Крыло беркута. Книга 1 - [60]

Исянгул-турэ с приближенными тут же отправился завязывать знакомство. Приняли их радушно. Исянгул, возбужденно поблескивая глазами, давно не видевшими столь приятного собрания, наелся до отвала, чего тоже давно не было, напился кумысу, наговорился досыта. Вернулся к своим в сопровождении главы и нескольких почтенных акхакалов гостеприимного рода.

— Вот все мое богатство, — указал он на изнуренных сородичей. — И род, и скот — все тут…

— Печально, — проговорил глава соседей. — Печально, братья, видеть некогда гордых кара-табынцев в таком состоянии. Что ж, присоединяйтесь к нам. Будем вместе век вековать. Как-никак, один у нас корень, табынский.

И тут Исянгул-турэ объявил, что слагает с себя обязанности главы рода.

— Вот, сородичи, не совсем, оказывается, обделены мы счастьем, — сказал он. — Набрели мы на братьев своих, барын-табынцев. Земля, на которой мы остановились, принадлежит им. Что нам остается делать? Присоединиться к ним, признав их старшими…

Кара-табынцы безмолвствовали, не зная, радоваться им или печалиться в связи с таким поворотом в их судьбе.

— Вам самим ведомо, почтенные, две головы в одной шапке не уместить, — продолжал Исянгул. — Поэтому отныне считайте главу барын-табынцев своим турэ. Одно у нас священное древо — древо племени, тамга одна, клич один, пусть и турэ будет один…

В глазах Исянгула блеснули слезы. Нелегко все же по доброй воле уступать власть другому. Исянгул отвернулся, вытер подолом еляна еле-, зы, а заодно и захлюпавший нос. Осипшим голосом он закончил:

— Еще предками нашими было сказано: разъединенный народ слабеет, объединенный — все одолеет. Пройдет зима, придет весна, а за весной — благодатное лето. И вместе мы вновь обретем силу. Восславим же единство и наши святыни!

Вскинулись вверх усталые руки, и не так энергично, как бывало, но все более воодушевляясь, кара-табынцы прокричали:

— Древу священному — слава!

— Птице священной[57] — слава!

— Кличу священному — слава!

— Солнцу и луне — слава!

— Земле и воде, месту, куда ступили, — слава!

Так кара-табынцы присоединились к соплеменникам, когда-то, много лет назад, отставшим от племени Табын за Уралом.

Зажиточный род, давно освоившийся в долине Миасса, со временем полностью поглотил пришельцев. Все обитатели долины стали называть себя барынцами, а если не лень — барын-табынцами. Лишь в неторопливых разговорах старики, знавшие свою родословную, склонны были отметить: «Мы — кара-барын-табынцы».

31

Баскак Салкей намеревался оставить муллу Апкадира у ирехтынцев на длительное время. После кровавого урока мулла должен был дать уроки иного рода, а именно — вдолбить в темные головы истину: есть в небесах аллах, на земле — великий хан, и ни во сне, ни наяву забывать об этом не следует. Но к удивлению баскака, мулла спешил, прямо-таки рвался в свое тамьянское становище.

— По Шакману скучаешь? — ехидно спросил баскак и повысил голос: — Ты, мулла, нос задирай, да меры не теряй. Не забывай, кто ты есть и кто есть Шакман. Перед великим ханом оба вы — черви. Уразумел?

— Уразумел, мой господин, уразумел! И шакман-турэ, и я, ничтожный, — рабы великого хана…

— Коль уразумел, тебе же во благо не трепыхаться. Услужишь хану — услужишь себе.

— Аллах свидетель: творя намаз, непременно поминаю великого хана во здравие. Пять раз каждый день.

— Одного этого мало, мулла. Народ надо приохотить к молитвам. Учи его молиться!

— Кто верует, тот и так, господин мой, молится. А у кого нет веры в душе, того не заставишь…

— А я тебе говорю — учи! Творить намаз учи. Насаждай веру. Наставляй! В крайнем случае, припугни.

— Наставления до них не доходят. Они только плетки боятся.

— Экий ты дурак, мулла! Или прикидываешься дураком. И у тебя найдется чем припугнуть. Говори: вот, мол, придут урусы…

— Ля иллахи илла аллахи!.. Упаси нас, всемогущий, от этого и сохрани нашу святую веру! — зачастил мулла Апкадир. — Отними у царя урусов ноги, нашли на его войско беду! Ля хауля вэ ля куате!..

Мулла Апкадир проговорил все это дрожащим якобы от испуга голоском, для пущей важности вставив пару арабских фраз, и, как бы удостоверяя, что слова его возносятся к чертогам всевышнего, протянул руки к небесам. Затем, пробормотав еще что-то невнятное, он мазнул себя ладонями по щекам и закончил торжественно:

— Аллахи акбар!

— Вот-вот, — сказал баскак, — именно этому и учи. Иди!

Мулла направился к выходу и, уже взявшись за ручку двери, обернулся к Салкею.

— Прости мою назойливость, господин мой. Будут и молитвы, и все такое… Но позволь мне съездить сначала домой. Дело у меня там спешное.

— Что за дело? Что тебя так прижало?

— Да вот… Жениться мне случай выпал. Нельзя упустить. По учению пророка, мусульманину должно иметь до четырех жен. А я до сих пор неженатый…

— Дело! — фыркнул баскак, но смилостивился. — Ладно, съезди. Быстренько!

Мулла мигом оседлал коня и помчался, домой.

Причина его спешки заключалась вот в чем: осиротела жена Биктимира Минзиля. Надо было перехватить молоденькую вдову, пока кто-нибудь другой не прибрал ее к рукам.

Да, все еще Апкадир был один-одинешенек, хотя уже немало лет прошло с тех пор, как он стал «своим муллой» у тамьянцев. Даже дом себе вместо юрты поставил Апкадир по примеру Шакмана, но с женитьбой дело у него все как-то не ладилось. То слишком долго колебался, то за богатством гнался, откладывая сватовство до какого-нибудь удобного случая. А годы шли. О девушке он уже не думал, был бы рад и вдове средних лет. Впрочем, могла подвернуться и молоденькая вдова. Давно грозило вдовство жене Биктимира. Мулла догадывался, что жизнь дегтевара висит на волоске, и при нем еще начал поглядывать на Минзилю. «Недурна собой, — размышлял Апкадир. — Даже красавицей можно назвать. Что там назвать — в самом деле красавица. Только приодеть ее надо. Да от грязной работы избавить. Засияет, что твоя ханша. До Биктимира в один прекрасный день доберутся. По всему, убийца баскака — он. Стало быть, доберутся — и конец ему. А жена его осиротеет. Вот и позабочусь я о сироте…»