Крыло беркута. Книга 1 - [59]

В звуке «ш», процеженном сквозь зубы, таилось больше угрозы, чем в словах баскака. «Делишки твои мне известны. Не поделишься богатством — не сносить тебе головы». Так истолковали это другие или иначе, но Шакман истолковал именно так. Чем дальше, тем хуже становилось его положение. В нетерпении ждал он завершения поминок.

Наконец, молитвы были пропеты, подаяния, положенные в таких случаях, розданы. Оставив муллу при баскаке, Шакман пока что благополучно отправился со своей свитой домой.

Не повезло, не повезло ему опять! Который раз рухнули сладостные его надежды! Хуже того — сам оказался под подозрением. Подул ветер — предвестник бури, грозя нагнать в тамьянское небо черные тучи…

Однако тучи сгустились в первую очередь над кара-табынцами. Зачастил к ним баскак Салкей. И прямиком наезжал, и мимоездом останавливался. И каждый раз что-нибудь да урывал. Довел измученный род до полного отчаяния.

— Радуйтесь, что живы, — говорил баскак наставительно в ответ на слабые попытки стариков смягчить его. — Благодарите судьбу за возможность платить в ханскую казну. Ежели бы не милосердие хана, давно уж все тут превратилось бы в пепел и прах. Убийство баскака — нешуточное дело. Уразумели?..

Кара-табынцы были доведены до такой степени унижения и изнеможения, что уж и жизни были не рады. Дышать стало невозможно. Собрались акхакалы, учинили совет и не придумали иного выхода, кроме как уйти с проклятого, обагренного кровью места, пока не напал мор на весь род. Исянгул-турэ тоже склонился к этому. Он хорошо понимал: останься род зимовать тут — к весне вымрет. И хотя уже миновали самые теплые месяцы, хотя лето было на исходе и уже затрепетал на березе первый желтый лист, Исянгул велел сородичам готовиться к переселению.

— Где найдем подходящее место, там и остановимся, — сказал он.

И род Кара-табын, некогда по своей воле присоединившийся к ирехтынцам, но не сумевший при всем своем старании сродниться с ними, так и оставшийся для них пришлым, однажды ранним утром без лишнего шума, никого не известив о своем решении, снялся с места и двинулся в сторону, где восходит солнце.

В неведомых краях род мог столкнуться с новыми бедами, но Исянгул решительно отверг мысль о возвращении на исконные табынские земли, и акхакалы согласились с ним. Было яснее ясного, что в родном когда-то племени жизнь окажется не слаще, а скорее горше, чем в племени Ирехты, что теперь и на старой родине встретят кара-табынцев как пришлых, а кличка «пришлый» среди своих звучит обидней, нежели среди чужих. К тому же и ушли-то ведь оттуда не от хорошей жизни, а спасаясь от ногайского ига. Ногайские баскаки по-прежнему свирепствуют там, никуда они не делись. По своей охоте вернуться в когти, из которых некогда вырвались, было бы верхом глупости. Вот почему глава рода избрал направление на восток. Исянгулу доводилось слышать, что за Уральскими хребтами будто бы есть земли вольные, ничейные, и можно там обрести покой.

— Надо достичь тех мест до осеннего ненастья, — торопил он сородичей. — Обжиться до холодов.

Это была не обычная перекочевка, а поспешное бегство. Не останавливались, чтобы покормить скот на сочных лугах или поохотиться в местах, — богатых дичью и зверем. Двигались с раннего утра до позднего вечера. Лишь тогда, когда лошади совсем выбивались из сил и люди валились с ног, Исянгул делал остановку на день-другой.

Миновали владения племен Кайпан и Танып, обогнули кочевья гайнинцев с юга, проведав, что как раз там шастает баскак. Переправились через более или менее известные речки Буй, Атар, Туй. Оставили позади многочисленные броды через речки безвестные.

Шли теперь кара-табынцы по землям незнакомых им мелких племен и родов, носивших названия Хызгы, Турсак, Куакан, Айли… Встречали их опасливо, но узнав, что нет у пришельцев злых намерений, что не воевать и грабить люди идут, а гонит их нужда, настраивались сочувственно, оказывали по возможности помощь, провожали дальше добросердечно.

Одолел обессилевший род несколько горных перевалов, отмечая свой путь могилами отмучившихся, и когда наступил месяц караса, означающий черную осень, когда подули в лицо холодные зауральские ветры, остановился в долине реки Миасс.

Идти дальше стало невмочь. Много людей потерял род, перетерпев тысячи дорожных мытарств, от скота же вовсе мало что осталось. Те, кому довелось напиться воды из Миасса, вынуждены были приткнуться к подножью безымянной горы. Волоча свой ледяной меч, надвигалась на них зима. Можно было надеяться, что остатки скота кое-как протебенюют до весны и дадут приплод, а людям как перезимовать? Человеку нужен кров, нужно мало-мальски теплое гнездо…

Принялись спешно сооружать земляные избушки, нарезая дерн на склоне горы. На две, три, даже четыре семьи предназначалась каждая избушка. О каких-либо удобствах не приходилось думать — лишь бы пережить зиму. А зима, судя уже по осени, предстояла ужасающе трудная, и сжимала сердца кара-табынцев тревога.

В один из этих тревожных дней подростки, отправленные в лес заготавливать дрова, принесли весть, которая дохнула на озябшие души теплом надежды. Оказалось, по соседству, по ту сторону горы, обитают люди, и не какие-нибудь, а называющие себя табынцами.