Крыло беркута. Книга 1 - [52]

Постелив полученные у Асылгужи — мир его праху! — шкуры, мулла соснул. В юрту свою проскользнул, когда все стихло.

26

Узнав еще в пути, что в племени побывал баскак, Шакман вернулся в становище в великой досаде. Позвал акхакалов и муллу, накинулся на них:

— Почему не уговорили подождать, пока я вернусь? Почему стояли, набрав воды в рот!

Акхакалы в один голос ответили:

— Спину строптивого обжигает баскакова плетка. Мы на своем веку уже не раз ее отведали.

Шакман повернулся к мулле:

— А ты? За тамьянское достояние и ты должен болеть душой!

— Верно, турэкей, верно! Я и болею. Для меня достояние племени все равно что собственное. Аллах свидетель, я не молчал. Говорил с баскаком, вот старики своими ушами слышали.

— Говорил, говорил, — подтвердил один из акхакалов. — Потом куда-то исчез.

— Исчез? Куда ты ездил без моего позволения?

— Мулла исполняет предопределенное всевышним, — нашелся Апкадир и, порадовавшись своему удачному ответу, продолжал бодро: — Пытался я изгнать недуг, насланный злым духом. Облегчить страдания правоверного. Не удалось. Передал страдалец душу свою Газраилу[53]. По велению божьему. Жизнь каждого из нас — в его руках, турэкей…

— Это кому же аллах повелел передать свою душу Газраилу?

— Умер известный тебе, турэкей, предводитель племени ирехтынцев Асылгужа-тархан.

— Кто? Кто, говоришь, умер?

— Ирехтынский турэ Асылгужа…

Признавшись в нарушении запрета, мулла Апкадир не без душевного трепета ждал, что на Шакмана накатит приступ гнева, и придумал на этот случай успокоительный ход. «Смерть, — хотел сказать он, — унося одних, расчищает путь другим. Премудр порядок, установленный всевышним»., Этим мулла намеревался намекнуть, что кончина Асылгужи — событие, отвечающее давнему желанию предводителя тамьянцев, и, может быть, произошло оно весьма кстати. Однако добавлять что-либо к своему сообщению мулле не пришлось. Оправдания не понадобились. Шакман вдруг сам успокоился, даже повеселел. Нетрудно было заметить на его лице отсвет удовлетворения услышанным. Направление мыслей турэ изменилось.

Что потеряно, то потеряно, в погоню за баскаком не кинешься. Рано или поздно Салкей должен был появиться. Рано или поздно племя должно было уплатить ясак. Окажись Шакман дома — Салкей, возможно, увез бы еще больше добра. Кто знает, как обернулось бы дело. Все зависит от обстоятельств. Предположим, Шакман сам крутился бы возле баскака и в это время узнал о смерти Асылгужи. При таких обстоятельствах было бы полезно ублажить ханского посланца, добиться его благосклонности, его поддержки. Шакман-турэ не из тех, кто трясется над своим добром. Что угодно отдаст, лишь бы это помогло его возвышению.

Он не имел отчетливого представления, как можно воспользоваться растерянностью, конечно же, охватившей ирехтынцев в связи с кончиной предводителя. Одно было для него ясно: надо воспользоваться. Новый предводитель не сразу обретет уверенность, к тому же пока неизвестно, кто им станет. Как слышал Шакман, у Асылгужи не было сыновей. Нет ни, братьев, ни племянников. Кто же возглавит племя? Говорили, будто бы отирается возле тархана молоденький родственник со стороны старшей жены, некий Авдеяк. Но как еще на него там посмотрят. Возможно, обратят взоры на кого-нибудь из родовых турэ. Выделяется там Исянгул, который привел кара-табынцев к Асылгуже. Впрочем, кто же поставит пришлого во главе большого коренного племени? Пожалуй, и люди хана с этим не согласятся, и старейшины будут против. Если решат поставить предводителем человека со стороны, есть люди познатней, скажем, главы примкнувших к ирехтынцам племен Кайпан и Танып. Но случись так — главенствующее ныне большое племя окажется зависимым от малого, должно будет принять чужой клич, чужие символы, то есть попросту со временем потеряет свое лицо и исчезнет. Нет, никто и с этим не согласится.

Чутье подсказывало Шакману, что к власти потянутся сами ирехтынцы, затеют междоусобицу. Значит, племя ослабнет, и только глупец может прозевать благоприятный момент для извлечения выгоды себе. «Надо съездить туда, — решил Шакман. — Повод есть — похороны. На месте будет видней, что предпринять».

— Когда его похороны? — спросил он у муллы.

— Не знаю. Я услышал о его кончине на обратном пути.

— И впрямь ты — лодырь хорасанский! Мог бы и вернуться туда на погребальную молитву.

Мулла промолчал. Не стоило раздражать турэ указанием на его непоследовательность.

Шакман поднялся, неторопливо прошелся по юрте и, несколько смягчив тон, однако повелительно, сказал:

— Придется тебе, мулла, еще раз съездить, туда. Хоть и неблизкий сосед умер, но именитый. Неудобно будет, коль не примем участия в похоронах. Поедешь со мной.

— Прощание с покойным, турэ, длится недолго. Место мертвого — в могиле. Наверно, уже похоронили.

— Все равно придется съездить. Примем участие в поминках третьего или седьмого после кончины дня.

По такому случаю в путь с одним лишь муллой не отправишься. С другой стороны, неприлично брать много сопровождающих — не на праздник едешь. Можно взять по паре слуг, охранников и гонцов. Но надо выбрать людей понадежней, посильней, чтоб каждый пятерых стоил. Как Биктимир. Жаль, нельзя этому силачу появляться на ирехтынской земле, где он оставил мрачную свою тень. Хотя Биктимир внешне слегка изменился, заматерел, его там, конечно, сразу узнают. Могут схватить и передать ханским живодерам. Надо ли объяснять, чем это грозит Шакману!