Крыло беркута. Книга 1 - [51]

Но не суждено было Асылгуже воспрянуть духом, женившись еще раз. Придавила его, уложила на кошму необъяснимая болезнь. И вместо молоденькой жены зачастили к нему старухи-знахарки. И травами пытались исцелить, и заклинаниями. Прибрела с тамьянской земли ворожейка, напоминавшая повадками сороку. Оказалось, и лечением она занимается. Взялась поить больного отваром двадцати разных корней и сорока разных трав. Не помогло. Асылгуже с каждым днем становилось хуже. Пожелтел, иссох. Довел его недуг до такого состояния, что уже и пища в горло не шла.

До Асылгужи доходили слухи, что у Шакмана есть мулла, привезенный издалека, и что обладают его молитвы целительной силой. Утопающий и за соломинку рад схватиться. Послал Дсылгужа гонца к тамьянскому мулле.

Мулла Апкадир, поднятый среди ночи, слушал гонца позевывая. Хоть и лестно было приглашение столь знаменитого предводителя, никак не мог мулла вырваться из-под власти сна. Даже заснул опять за разговором. Разбудил его резкий голос гонца:

— Что сказать нашему турэ?

— Передай, что изыщу возможность побывать.

— Турэ в тяжелом состоянии, не заставляй долго ждать, почтенный.

— Постараюсь…

Возможность представилась лишь в отсутствие Шакмана. Мулла улизнул от неожиданно нагрянувшего баскака, позаботился, чтоб «святое стадо» угнали подальше от Салкеевых глаз, оседлал лучшего коня из своего косяка и в сопровождении слуги поскакал во весь опор к ирехтынцам.

Муллу, как только он примчался в становище Асылгужи, немедленно ввели в новый сосновый дом. Больной лежал, вытянувшись, в дальнем углу на нарах.

— Ассалямагалейкум, преславный и высокочтимый Асылгужа ибн… — начал мулла пискляво и запнулся, поскольку не знал, как звали отца Асылгужи. — Желаю тебе благ, многоуважаемый турэ, волею аллаха удостоенный вполне заслуженного звания «тархан»…

В тусклых глазах тархана загорелся огонек надежды. Взглядом нетерпеливым, ждущим чуда, окинул он муллу и слабым голосом попросил:

— Не тяни время, мулла. Не надо лишних слов. Отряхнись от дорожной пыли и подойди ко мне. — Взглянув на топчущихся у двери слуг, Асылгужа добавил: — Дайте мусафиру кумган[52] для омовения. И полейте ему на руки теплой воды.

Выйдя во двор, Апкадир совершил ритуальное омовение, а затем долго, отфыркиваясь, умывался, утирался перекинутым через плечо полотенцем, сопел и странно всхрапывал. Словом, явно испытывал терпение больного. Чтобы поторопить муллу, тархан вынужден был сообщить, какое ждет его вознаграждение за хлопоты:

— За святую молитву, мулла, получишь кадочку меда и выделанные шкуры на шубу. Из отары выловят для тебя упитанную овцу…

— Да вознаградит тебя аллах! — Мулла, сопя, приблизился к больному. — Да произнесут ангелы в этот миг: «Аминь!» Аллах милостив к тем, у кого щедрая душа. Его волею, тархан-турэ, исполнятся твои желания.

Слушая поднаторевшего в сладкоречии Апкадира, тархан еще больше расщедрился:

— Коль молитва твоя будет услышана и я выздоровею, коль поднимусь на ноги, сам выберу для тебя в табуне жеребца.

— Аллах велик и милосерден! Поднимешься, турэ, поднимешься! — пообещал мулла и неторопливо сел к изголовью больного.

— Нет, нет! — воскликнул Асылгужа. — Сядь сбоку! Осмотри живот.

Мулла смутился. Оплошал, как неопытный шакирд! Ведь у изголовья молитву творят, когда человек отходит или уже умер!

— Терпение, турэ, терпение! Успокойся! — Мулла быстренько пересел, положил руку на оголенный живот тархана и нараспев забормотал молитву: — Агузи биллахи мина шайтан ир-разим…

Ни Асылгужа, ни любопытные, которые столпились у входа, чтобы поглазеть на состоящего в близких отношениях с аллахом святого шейха, не понимали его слов. Да и сам шейх не понимал, ибо не знал толком арабского языка и заучивал суры корана наизусть, не вникая в их смысл. Но людям казалось: чем больше звучит непонятных слов, тем лучше. Тем благосклонней становится всевышний. И вот уже нисходит божья благодать на дом, где лежит больной…

Обещанное вознаграждение окрылило муллу или его возбудило внимание ротозеев, увлеченно следивших за действом, — исполнял он свою роль с большим вдохновением. То, поглаживая живот больного, бормотал монотонно, и зрители как бы задремывали, то вдруг повышал голос, и зрители, вздрогнув, пробуждались. В поте лица трудился Апкадир, даже немного охрип.

Старания муллы приободрили Асылгужу. У него хватило сил приподнять голову, выпить пару глотков кумыса и съесть кусочек мяса.

А ночью тархану стало еще хуже. Утром Апкадир поспешил уехать, сославшись на то, что отлучился из племени без разрешения своего хозяина. Мол, должен вернуться, пока Шакман в походе. Пообещал приехать вскоре снова.

Не успел Апкадир доехать до своего становища, как догнала его весть о кончине Асылгужи. Догнала потому, что домой мулла ехал медленно. К его седлу были проторочены кадка с медом и выделанные шкуры, а слуга вез жирную овцу. Не с пустыми руками возвращался Апкадир, тем не менее попенял на аллаха: не поставил тархана на ноги хотя бы ненадолго, не дал ему возможности выбрать из табуна посуленного жеребца.

Апкадир не решился въехать в становище при свете дня. Остановились на берегу Шешмы, стреножили коней.