Крылатый пленник - [15]

За всю историю Орловского централа ни один узник не проклинал прочность его каменной кладки и толщину решёток с такой яростной страстью, как эта четвёрка ослабевших от голода молодых решительных людей со следами лётных эмблем на рукавах!

Так миновала первая неделя плена, и лётчиков вывели на общий двор. Среди военнопленных, согнанных на этот двор, были представители многих родов войск, захваченные в боях под Сумами, Белгородом, Орлом. Большинство пленных были ранены. В самом тяжёлом состоянии находился боевой лётчик, капитан-орденоносец Василий Семёнович Терентьев, командир эскадрильи «Яков», сбитый над Курском. Кроме тяжёлых ранений, он получил страшные ожоги тела и лица. Раны его кровоточили и гноились.

Встретил Вячеслав и гвардейцев-лётчиков, пилотов из других полков и дивизий своего гвардейского корпуса. Прошло всего несколько часов на общем дворе, и уже начали возникать своеобразные землячества: сами собой тянулись друг к другу друзья-однополчане, сходились вместе товарищи по роду войск и виду оружия. И были среди военнопленных офицеров-коммунистов такие люди, которые осторожно, незримо, но умело направляли этот стихийный процесс объединения и консолидации сил. Очень скоро Вячеслав и его товарищи почувствовали помощь этих незримых руководителей.

На тюремном дворе набралось уже до тридцати лётчиков. Они быстро нашли общий язык между собой, обменялись новостями и планами. Эти люди всецело могли доверять друг другу. Не соблюдая особых правил конспирации, не принимая особых мер предосторожности против стукачей, потому что в среде лётчиков таких типов быть не могло, они горячо принялись обсуждать различные планы и проекты коллективного побега из тюрьмы. И хотя дело ещё не дошло даже до сколько-нибудь реального плана, тюремная администрация кое-что проведала. И начальство решило как можно быстрее избавиться от столь беспокойного элемента, как советские лётчики.

Во двор явился комендант тюрьмы и объявил военнопленным:

– Алле руссише кригсгефангене флигер – нах Смоленск![13]

Тут же началась подготовка к этапу. Солдаты читали по списку фамилии отправляемых. Списки составлялись самими немцами, весьма небрежно, некоторые лётчики не попали в них, в том числе и Вячеслав. Это его сильно встревожило: во что бы то ни стало нужно было остаться в своём «землячестве», среди наиболее смелых и решительных, физически тренированных ребят! Тут-то и оценил он силу товарищеской взаимопомощи советских людей и авторитет незримого руководства! Оно умело помогало лётчикам сохранить группу, удержаться всем вместе. Когда за пленными явился усиленный конвой, немецкие списки были уже исправлены и пополнены так, что никто из лётчиков не оказался отставленным от смоленского этапа.

Короткие рукопожатия, обмен адресами семей («после освобождения – с видимся»), объятия, напутствия – и три десятка лётчиков уже выстраиваются перед воротами. Между собой – железный уговор: при малейшей оплошности конвоя – бежать! Но, видимо, конвой это знает, потому что начальник конвоя, офицер с маузером в руке, предупреждает через переводчика:

– Малейшее движение в сторону, падение, разговор в строю, перешёптывание или попытка заговорить с вольным населением повлечёт за собой расстрел всей колонны на месте. Кто подаст голос или какой-либо знак, тот подаст сигнал к смерти всех!

2

Шагает этап по орловским улицам. Тридцать пленных и почти столько же автоматчиков. Курки взведены, пальцы на спусках. Пленные шагают по мостовой, конвой – сбоку и сзади. Впереди офицер с маузером. Из окон, с пешеходных панелей глядят на это шествие жители города. Старухи откровенно плачут, прижимая к глазам платочки, старики угрюмо вытирают усы и бороды. Большеглазые худенькие девушки с тревогой и жалостью всматриваются в лица пленных – нет ли и его среди бредущих? И никто не смеет приблизиться, последствия известны! Какой-то мальчуган попытался бросить несколько папирос пленным. Сразу грянуло: «Хальт!»[14], автоматы – на прицел, ритм движения нарушился… А мальчишки и след простыл! Растоптанные папироски остались на мостовой, дробный разнобой шагов снова заполняет улицу. Опасный момент обошёлся.

Колонна приближается к людному перекрёстку. Здесь местных жителей совсем мало, снуют солдаты и офицеры, движутся машины и мотоциклы. Видимо, рядом казармы и какие-то военные учреждения.

На самом углу стоит франтоватый немецкий фенрих и галантно поддерживает под локотки двух вульгарно размалёванных девок, одетых крикливо и вызывающе. Фенрих небрежно бросает окурок в сторону идущего строя, отворачивается и продолжает любезничать.

Колонна поравнялась с этой троицей. Одна из девок подбоченивается и кричит хриплым пивным басом:

– Что, сталинские шоколадники, долетались?

Будто по команде, тридцать пар глаз вскинулись на проститутку. Тридцать пар ружейных дул глядели бы на неё приветливее!

Испуганная потаскушка почувствовала себя расстрелянной этим залпом молчаливого презрения. Вобрав голову в плечи, она кинулась было к своему фенриху на шею и при этом нечаянно толкнула какого-то прохожего армейца, видевшего всю сцену.