Крылатые люди - [49]

— Экипаж, смирно! — приказал Владимир. — Если б вы знали, кто на вас смотрит! Всем улыбаться! Ну вот, то-то же… Улыбаться, улыбаться, на вас смотрят такие глаза! — Владимир вышел вперед, подался в сторону: — Теперь… Кру-гом!.. Девушки, вы не глядите, что мы такие строгие. — Девчонки заливаются смехом, закрывают лица. — Знайте, перед вами самый что ни на есть цвет мужчин АДД! Ну вот ей-богу! Ведь это орлы! Все на подбор и с ними… гм… дядька Черномор. Когда вернемся, вам проще простого будет выбрать себе по сердцу. Не так ли? Ну и хорошо. Теперь, девчата, прошу прощения.

И, уже приосанившись, накинув строгость на лицо, Владимир отчеканил: — Кру-гом!

Строй четко шаркнул в два приема подошвами и задниками сапог, оказался снова лицом к самолету. Владимир молча и неторопливо прошелся вдоль строя. Парней как подменили: глаза сияют, раскраснелись лица. "Теперь с ними можно атаковать хоть преисподнюю".

Он все хорошо продумал. И в наступившей минутной паузе дал возможность каждому из своих парней почувствовать в груди накат клокочущей отваги, жажды отчаянных действий. И, довольный достигнутым, он заговорил, но уже тихо и спокойно:

— Теперь я должен вам сказать самое главное. Родина доверила нашему экипажу необычайно важное задание — нанести бомбовый удар по столице рейха, по самому Берлину!

Как ни догадывались уже парни об этом, все же услышанный из уст командира приказ вызвал в их рядах оживление. Владимир шагнул опять вдоль строя, ненароком поглядывая на лица: "Нет, не оробели".

— Больные есть?.. Нет. Хорошо. Все ли себе представляют исключительную важность задания?

— Представляем, командир.

— Так точно!

— Как не представлять!

— Вдарим по логову!

— Не посрамим, командир!

— Ладно, верю. Только знайте: Гитлер помирать не хочет! Как кошки, должны видеть в темноте! Не ждите, когда «мессер» прошьет нас трассой, опережайте его своим огнем. И коли даже промахнетесь, — он силы нашего огня не выдержит, сдрейфит. Ну, кажется, все. И помните: держаться будем до последнего вздоха. Поклянемся же не отступать!

— Не отступать!

— Что ж… Время. Можно и одеваться. Запуск — по ракете. Кто следит за ракетой?

— Я, Легкоступ, командир.

— Хорошо. Не прозевать.

— Есть не прозевать!

За год войны Пономаренко привык взлетать на предельно нагруженном бомбами самолете. Усаживаясь в свое кресло, он безупречно спокойным голосом приказал всем пристегнуться ремнями, подтянуть их покрепче. Парни выполнили это молча. Может быть, кое-кто из них подумал, что шесть пятисоток на борту — не фунт изюму!.. И хоть на них взрыватели и законтрены, а все же, не дай бог, если лопнет резина на колесе или сдаст двигатель в момент отрыва… Экстренная посадка с таким грузом на брюхо — это «амбец», как говорилось тогда. Тут уж и души вознесутся, и тела.

Такие мысли будоражили и Пономаренко в первые дни войны, когда он пересел со своего почтового Пс-40 на дальний бомбардировщик ДБ-ЗФ, груженный тринадцатью стокилограммовками. Но от полета к полету это ощущение телесной близости к смертельному грузу притупилось.

Солнце погрузилось за бугор чуть правее взлетной полосы, и Пономаренко, выруливая к началу бетонки, видел, как спряталась солнечная краюшка.

Вырулив точно на осевую линию бетонной полосы и затормозив машину, он даже не вспомнил, что сидит в трех метрах над шестью чудовищами, и тихим, предельно бесстрастным голосом попросил каждого на борту доложить о готовности. Первым доложил штурман:

— Капитан Легкоступ готов.

— За бомбардира старший штурман полка, майор Лебедев, к взлету готов.

— Второй летчик, капитан Макаренко, готов.

— Старший борттехник, капитан Дубовой, к полету готов.

— Кормовой стрелок, старшина Лысаков, готов. Всего на борту их было вместе с командиром одиннадцать, и все четко сказали «готов».

Осталось прожечь свечи, и Владимир коротко дал газ поочередно, начиная с первого (счет слева), всем моторам. Вслушиваясь в энергичное нарастание гула, он скорей подсознательно отмечал про себя: "Первый — порядок. Второй — тоже. Третий, четвертый — хорошо".

Неторопливый, основательный взгляд на приборы слева направо, и, не отметив никаких ненормальнстей. летчик высунул руку в открытую форточку фонаря. Дежурный командир, оглянувшись кругом, энергично выбросил вперед руку с белым флажком: "Взлет разрешаю!"

— Теперь пошли, — сказал тихо, будто сам себе, Пономаренко и плавно вывел все четыре двигателя на взлетный режим. Мощные тормоза пока еще удерживали корабль на месте, он как бы нетерпеливо вздрагивал всем телом. Руки на штурвале, ноги на педалях ощущают этот взволнованно-тяжелый трепет сильной машины. Владимир растормозил колеса, и самолет медленно начал свой бег. Владимир следит, чтоб самолет разбегался точно по оси полосы. Все идет нормально, и через пятнадцать секунд стрелка указателя скорости подобралась к индексу «130». Скорость нарастает еще быстрей, штурвал сам по себе постепенно возвращается к нейтральному положению, и вот на стасемидесяти километрах в час летчик легким движением "на себя" помогает тяжелому самолету оторваться. Впереди, метрах в трехстах, низкорослый забор из колючей проволоки. К этому месту нужно приподняться хотя бы метров на пять, чтобы перетянуть барьер и оказаться над рекой, над пойменными лугами, над низиной.