Крутые версты от Суры - [26]

С первых дней я регулярно ходил работать в колхоз. Всю осень и зиму молотили пшеницу. Колхозы при оккупации так и остались, не распустили. Внешне как будто ничего не изменилось, все так же бригадиры ежедневно наряжали на работу, люди молотили, зерно в бестарках возили на склад, водяная мельница действовала беспрестанно. Трудодней, правда, не было, но работающим пленным время от времени выдавали зерно, пуда по 3-4. Хотя формально мы, пленные, были равноправными членами общества, но все-таки ощущалось, что мы люди второго сорта. С нами меньше церемонились, мы выполняли самые трудные работы. Стояли сильные морозы, ветхая шинель согревала плохо, но работа согревала, благо питались неплохо.

Как-то зимой в сильную метель нас выгнали расчищать дорогу. Тут я впервые увидел евреев. Их расстреляли не всех, несколько семей, главным образом женщин и детей, оставили. Их тоже выгнали расчищать дорогу (тракт, по-видимому, имел стратегическое значение). Присматриваюсь к ним. Несколько женщин средних лет и дети от 10 до 18 лет. Девушки круглолицые, полные и, удивительно, не брюнетки, а блондинки. По виду нельзя сказать, чтобы особенно замученные, даже шутят, улыбаются, немного не прочь и пококетничать. По слухам их посещают по ночам полицаи, особенно если пьяные. Но держатся особняком, молча. В разговоры не вступаем и мы, полицаи рядом, лучше от греха подальше.

Позднее, летом, мне показали место расстрела евреев. Вывели их ночью, отвели от деревни с километр в поле, расстреляли и закопали в овраге, в его начале, небольшой ложбине. Расстреляли и кое-как прикрыли землей. Местами видны ноги и руки убитых. Сколько их, точно не знаю, среди убитых были женщины и дети.

Заканчивая тему о евреях, надо добавить, что ненависть к ним, или хотя бы неприязнь, среди украинцев была. Мне рассказывали, что в то время, как украинцы, изнывая от жары, из последних сил сапали буряки (пололи свёклу), жены евреев целыми днями нежились на коврах со своими отпрысками в тени деревьев в центре деревни А мужья занимали в колхозе все выгодные должности.

Камыш шумел в печи

Бывший председатель колхоза эвакуировался в начале войны на восток. Семья жила от меня через два дома. Мать, толстая женщина и дети, пять или шесть. Старшие выходили на работу, но все-таки сильно бедовали. Младшие приходили часто ко мне, я всегда давал им хлеб. В деревне остался один коммунист. То ли он не стал эвакуироваться, то ли вернулся из плена, не помню. Как-то на дорожных работах уже летом 42-го года я с ним разговорился. "А у меня вчера во рту дуло нагана побывало», - сообщил он и рассказал, что ночью приходили полицаи, требовали денег и самогона, угрожали. Сам он симпатичный, тихий мужик лет 40, никаких должностей в колхозе не занимал. Я посоветовал ему уйти из села, устроиться где-нибудь, пока не придут наши. Он не мог решиться, очень был напуган. Через неделю я узнал, что его расстреляли полицаи. Ночью, за деревней.

Другой коммунист, бывший председатель соседнего колхоза работал мельником на водяной мельнице. Тоже тихий, разумный мужик средних лет. Его, оказывается, очень любили жители и отстояли от произвола полицаев. После моего ухода он остался там же. Приходился дядей моей хозяйке. С ним я частенько беседовал, не раз заговаривал о партизанском движении, но он был слишком напуган, не хотел даже слышать об этом. Близко сошелся я с тремя парнями. Один - лейтенант Костя, из пленных, красивый, ладно скроенный, роста небольшого, развитой, настроенный боевито. Два фельдшера, оба молодые, в армии не служили, но настроенные патриотично. Один Семен Коваль, другой его двоюродный брат Иван Коваль. Собирались по вечерам у меня, хозяйку я посылал к соседям, я играл на мандолине, пели и беседовали.

Опыта партизанской войны ни у кого не было. Да и как ее вести, если кругом на 30-40 километров голая, как сковорода, степь. В общем дальше разговоров дело у нас не пошло. Был у меня еще друг, татарин Гриша, недалекий парень, с 4-классным образованием, безотказный работяга, весельчак, любитель выпить, примак у Секлетеи, женщины лет 40 (сухая, как щепка). Тот часто приходил ко мне коротать длинные зимние вечера с бутылками самогона в кармане.

Как-то иду с работы. Зима, мороз. Поравнялся с одним пленным. Высокий, худощавый, несколько болезненный вид. Разговорились. По акценту сразу узнал, что он чуваш.

- Откуда, друг?

- Из Горьковской области,

- Ну, насчет Горьковской ты мне не говори, скажи лучше из какого района Чувашии?

- Ядринского.

- Деревня?

- Поселок Канаш.

Мать честная! Земляк, километров десять от моей деревни. Я скал, что из Горького, но приезжал в Ядрин к дяде. Нашлись общие знакомые. Разговорились. 0 том, что я тоже чуваш, конечно, умолчал, а от акцента я избавился еще в детстве. Забегая вперед, скажу, что он оказался мужем Маруси, двоюродной сестры моей жены (тогда будущей, конечно). После войны Маруся вышла замуж вторично, дети (пятеро) уже взрослые, окончили институты, есть внуки. Встреча эта, к сожалению, оказалась последней. Вскоре узнали, что чуваша и татарина Гришу забрали ночью полицаи. Зачем, мы тогда не знали. Только после войны узнал, что немцы образовали из нацменов Поволжья Волго-Вятский легион, туда они, видимо, и попали, там и погибли.