Крутые мужики на дороге не валяются - [91]

Я затыкаю уши и продолжаю считать. Главное — не выдать своих эмоций, не расплакаться, не начать умолять, чтобы он взглянул на меня, не закричать, что я люблю его и не понимаю, почему я больше ему не нужна. Это несправедливо!

— …они с мужем уже довольно давно живут врозь, а теперь она дала ему понять, что хочет официально развестись…

…23, 24, 25, 26… она просто убивает меня, эта чертова Присцилла, корнетистка-пистонистка, мать троих детей, в доме которой пахнет ореховым пирогом и мастикой, а на окнах красуются занавески в цветочек. 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, да чихать я на нее хотела. Отныне буду ловить кайф на каждом углу и даже пальцем не пошевельну ради какого-нибудь одного придурка… 34, 35, 36, 37, 38, 39, и как мне только в голову пришло стать чьей-то постоянной подружкой?

Белое мясо на тарелке обволакивается белым соусом, превращаясь в неаппетитную белесую кучу. Я дую вино бокал за бокалом, жду, когда голова закружится, а боль немного стихнет. Я больше ничего для него не значу. Я — ничто. Одной небрежной фразой он вымел меня из своей жизни, отбросил далеко назад. Я из последних сил стараюсь сохранить лицо. Перестаю гладить его пальцы… и тянусь за сигаретой. (Полное алиби.) Говорю, что весь день трескала сладости и больше не в состоянии что-либо есть. Делаю все, чтобы ужин поскорее закончился и я, очутившись в кровати, могла наконец выплакаться.

Я не отказываю себе в удовольствии от души пореветь. Слезы текут водопадом, хоть простыню выжимай. Плачу молча, засунув в рот кулак, скукожившись в постели, а за тонкой стенкой спит он, спокойный и довольный. Еще бы, такое удобство под боком: и потрахаться можно, и душу излить, и комплексами своими поделиться — как говорится, три в одном. Я подвожу баланс: вспоминаю, как готовила ему деликатесы, покупала альбомы у Риццоли, кашемировые свитера от «Брукса», диски от Сэма Гуди, и засыпаю, прикидывая, какие сумасшедшие деньги инвестировала в проект, оказавшийся убыточным.

Назавтра я дождалась, когда он уйдет на работу, встала с постели с опухшими красными глазами («После тридцати плакать категорически нельзя, — повторяла Бонни Мэйлер, — это очень вредно для кожи») и собрала вещи.

Я отправилась жить на Форсайт-стрит, к ясновидящей по имени Рита.

Риту я застаю за работой, она гадает начинающей кинозвезде, которую шантажирует хахаль, грозясь продать «Нью-Йорк Пост» подборку порнографических фотографий. Бедная девушка согласилась сняться ню в самом начале своей карьеры, когда умирала от голода, а теперь подписала баснословный контракт с «Диснеем», и вот… Рита пытается успокоить клиентку, говорит ей о Боге и о том, что девятка пик, предвестница несчастий, не выпала ни разу.

— Не волнуйтесь, он этого не сделает. Карты легли хорошо, ваша карьера пойдет вверх. Никаких препятствий на вашем пути я не вижу. Он просто угрожает вам на словах. Бог накроет вас своим крылом. Вы когда-нибудь молитесь Богу?

Старлетка шмыгает носом, извлекает из кармана белый квадратный платок и пытается подцепить ногтем упавшую на него контактную линзу. Ей некогда молиться, она бегает по просмотрам: Бродвей, реклама, фотосъемки для журналов и все такое, где взять время на молитвы? И куда, черт возьми, подевалась эта дурацкая линза, которая так дорого стоит!

— Бог ведь повсюду… и если бы вы почаще вспоминали о нем, с вами бы не происходили такие досадные вещи.

Девушка обещает Рите, что будет молиться чаще, если фотографии действительно нигде не всплывут. «И если найду эту чертову линзу», — бурчит она, разглядывая платок. Рита авторитетно замечает, что подобные сделки с Господом не проходят, он компромиссов не терпит, ему либо все, либо ничего. Старлетка бормочет что-то невразумительное, теребя пуговицы розового вискозного пальтишка с Микки-Маусами.

— Кроме того, вас защитят…

— Бог?

— Нет. Пожилой мужчина.

— Мой папа, — заключает девушка, расплываясь в улыбке.

При этих словах слезы градом катятся из моих глаз. Я проклинаю небеса. Что Он там себе думает, мой папочка? Почему Он меня не защищает? Всю жизнь пренебрегал мною, а теперь скорефанился с Жуликом и искуплять вину перед своей доченькой не спешит!

Я отправляюсь рыдать за занавеску, которая отделяет профессиональную жизнь Риты от частной, открываю морозилку и достаю мороженое. Закончив гадание, Рита застает меня всхлипывающей над стаканчиком.

— Ты опять за свое? Что на этот раз?

— У Алана есть подруга, настоящая, кларнетистка… Он хочет на ней жениться и усыновить ее троих детей. Все кончено. Кончено!

Рита пожимает плечами.

— Я же сказала, что тебя ждет великое счастье. Потерпи немного, и оно само тебя найдет. Все вы одинаковые, спешите куда-то, как ракеты!

— Я хочу Алана, мне никто другой не нужен!

— Тебе что, четыре года?.. Высморкайся.

— И мороженое у тебя ужасное! Соленое какое-то!

— Ничего оно не соленое! Это ты его обрыдала!

Так я поселилась у Риты, на Форсайт-стрит. Слушала из-за занавески откровения ее клиентов. Они рассказывали такие вещи, что у меня волосы дыбом вставали. Какое только дерьмо не всплывало на свет божий! Я поняла, почему Рита так держится за свою пластиковую Мадонну. Секс, бабки, кровавая вендетта, ухо за ухо, член за член. Владельцы кафе, подворовывавшие себе на героин, боялись быть пойманными на месте преступления. Неверные жены хотели получить развод и вдобавок отхватить нехилые алименты, чтобы содержать ленивого, нищего любовника. Дети выбивали из предков завещание, а потом запихивали их в грязные дома престарелых. Старые покинутые любовницы замышляли страшную месть при помощи отрезанных в полнолуние волос и серной кислоты. От подобных откровений меня тошнило, но я продолжала сидеть за занавеской, словно завороженная потоком гнусностей.