Крутые-крутые игрушки для крутых-крутых мальчиков - [58]

Пять упаковок равнялись двадцати трубкам — по одной каждые пятнадцать минут. Достаточно времени для того, чтобы его механизм работал, пока он прошлепает к другому финансовому учреждению, зайдет туда и поплетется дальше. Достаточно времени - если Дэнни заправился качественно, — чтобы избежать лязгающего упадка на Центральной линии, когда он сидит, потея, в слабо освещенном вагоне для перевозки скота вместе с остальными самцами и гетерами. Впрочем, слишком часто вздутое с одной стороны лицо Дэнни, почти как у бурундука, понемногу выравнивалось в течение дня. Если же правая щека выглядела чуть больше, чем обычно, Тимб изымал пакетик коричневого зелья в конце смены; или даже — когда чувствовал в себе особый настрой руководителя — брызгал ему в рот освежителем, чтобы уничтожить любой намек на вкус. И Дэнни должен был терпеть — принимать то дерьмо, в которое превратилась его жизнь.

Как же он дошел до этого? Дэнни клюнул на цианистую капсулу прошлого, став неким подобием Лондонской стены у Лондонского моста и офисов BZW-банка. Как же так случилось, что он оказался на побегушках у своего недалекого младшего брата Тембе или «мистера Тембе», каковым тот был в глазах обитателей отдела долгосрочных контрактов в Сити-банке? Промокший до нитки, он таскался по этим ужасающим коммерческим пещерам, чувствуя, как иссякает его кровь, его мужественность, и только Судьбы составляли ему компанию. Конечно, Дэнни знал ответ: он прикоснулся к товару.

Когда это произошло, до или после истощения пласта крэка, который Дэнни обнаружил в подвале на Лeопольд-роуд, ему невдомек. Материнская залежь крэка, конечно, была слишком хороша, чтобы походить на правду, и уже сейчас это абсолютно ясно. То ли замеры Дэнни с помощью прутов водопроводчика изначально были неточными, то ли большая часть крэка была просто смыта, испорчена дренажной системой и фильтрацией. Так или иначе, но через пару лет жизни на очень широкую ногу пласт исчез, и в пределах того же самого времени Дэнни, чувствуя себя спрессованным жизнью, выкурил свою первую трубку крэка и обнаружил то, что всегда подозревал: в этом самом неестественном из всех существующих занятий он, как оказалось, чувствовал себя естественно.

Два брата словно вновь сидели сейчас на качелях, как в том мистическом эпизоде из детства: Тембе опускается вниз на землю, в то время как его старший брат взлетает в психотическое небо. Так как Дэнни вовсю раскрутил популярный леденец, делая сначала по три, потом по пять, потом по шестьдесят трубок в день, Тембе решил для себя, что этого вполне достаточно, и наступил в дерьмо раз и навсегда.

К чести Тембе, несмотря на компетентность тысячи консультантов, психиатров, политических деятелей, служителей церкви и родителей тех подростков, которые умерли от передозировки экстази, он смог удивительно легко шагнуть назад в дверь невосприятия. «Как бы то ни было, но мне никогда не нравилось это дерьмо, — объяснял он членам вооруженного отряда, околачиваясь на островке нелегальной торговли наркотиками в Харлесденском метро, потягивая «Даннс Ривер» и дразня бродяг. — Я просто создал отдельную компанию, как будто это где-то там. Дай мне пиво с марихуаной в любой день; я могу поставить тонну «дури» ежедневно, но все это должно делать меня более справедливым, более выдающимся».

Быть более справедливым и более выдающимся для Тимба в основном заключалось в том, чтобы перейти от необузданного потребления крэка к сверхэффективному производству и распределению. И если Дэнни бессвязно проложил свой путь через пики и спады возбуждения от крэка, больше уже не являясь кукловодом, а превратившись просто в марионетку на трубке, то Тембе поднял нити, выпавшие из его онемевших пальцев. Младший брат захватил клиентуру и заставлял старшего брата — когда-то такого высокомерного, такого большого и сильного — работать.

Никогда не пользовавшись услугами щедрых манекенщиц, Дэнни испытывал к ним в худшем случае безразличие, а в лучшем — дружеское расположение, тогда как Тембе — недавний пользователь — чувствовал к ним лишь презрение, особенно к белокожим. «Им нужно только одно — при первой возможности, в любую, блин, свободную минуту накуриться этим дерьмом. Они сами себя не уважают, говорю тебе, они заслуживают того, чтобы им дурили голову, а значит, должны отдавать мне свои деньги, вот почему они действительно дарят их мне, дарят на правое дело».

Правым делом для Тембе был черный «сааб»-9000 с полной комплектацией, личным номером и т.д., и т.п.; а ощущать себя великолепным было сродни прикосновению к телу шелковых рубашек и эквивалентно забитому вещами платяному шкафу американца, где непременно есть гангстерские костюмы в стиле рэп. К достижению такого материализма, который был для него почти мессианским, Тембе усердно стремился; будто рассвирепев от выросшей перед ним тысячефунтовой стены, он решил вырвать из нее кирпичи и обстреливать эту ненавистную преграду из миномета до тех пор, пока не получит все то, что находится за ней.

— Ты еще гребаная муха, пацан, - предупредил его Дэнни, когда они сидели вместе перед субботними гонками: Тембе потягивал пиво и курил марихуану, а Дэнни набивал трубку крэком. С давно потерянным блеском — от которого осталось лишь пятно масла для волос на старинной салфеточке, что лежала на спинке его кресла — Дэнни нелепо изобразил из себя заботливого папашу. — Ты ходишь с важным видом по отстойнику города, словно самый убойный пижон. Старик, таким способом ты сбиваешь градус; весь этот хренов градус — не только мусора, растафарии, турки, эссекские мальчики, китайцы... но даже сраные жители Мальты. Тебе надо обслужить их низкий гребаный слой, а представительный вид...