Крутое время - [90]

Айша засмеялась, покачала головой.

— Он казах. Мы в одном городе учились, вместе гуляли. Только в этом году расстались… Проклятые белые разлучили нас. С нами здесь его старший брат, певец. Мы все едем к Хакиму и его товарищам. У них там своя армия, настоящая! Большая-пребольшая армия! Из самой Москвы идет. Скоро встретимся. Мы им навстречу идем…

— Соскучилась, видать, по мужу. А детей нет у вас?

Мукарама покраснела.

— Нет, я ведь еще молодая. Он тоже. Ему только восемнадцать лет. Мы еще не поженились… Мы только решили. Я моложе вас на четыре года.

Женщина, заметив смущение девушки, посерьезнела и спросила о том, что ее давно волновало:

— Мы слышали, что у большевиков аскеры. Они расстреливают людей, угоняют скот. Ваш сосватанный джигит, значит, среди них?

— Нет, Айша, не сосватанный. Мы друг друга полюбили и решили до самой смерти быть вместе.

— А разве несосватанной можно выходить замуж? — поразилась Айша.

— Кого полюбишь, за того и надо замуж выходить.

— Как это у образованных все просто получается, — заключила Айша, не то с осуждением, не то с жалостью.

Потом Мукарама стала рассказывать о товарищах Хакима, о дружинниках, о цели похода. Она старалась, как могла, развеять страх Айши.

— А насчет того, что красные аскеры расстреливают — это неправда, Айша! Эти джигиты — казахи, татары, башкиры. русские — так же, как и мы, мечтают о свободе. А слухи распустили белые казаки, что, мол, красные, большевики, убивают людей, угоняют скот. Вы же сами видите джигитов, которые сидят рядом, в той комнате. Товарищи Хакима такие же люди.

Женщина молча принялась стелить постель. Мукарама положила девочку и стала нежно приговаривать:

— Спи, спи, Зауреш, спи, дитя мое. Вырастешь— большим доктором будешь. И мать твоя хочет, чтобы ты стала доктором.

Женщину удивила привязанность Мукарамы к ребенку. «Бедная, истомилась по суженому, рвется к нему… Как со своей дочерью, возится с Зауреш. Мусульманка все-таки, хотя и татарка…»

Мукарама так и уснула, не раздеваясь, рядом с девочкой. Айша положила ей под голову подушку, долго смотрела на юную красивую девушку, безмятежно спавшую рядом с ее Зауреш, и, кто знает, может быть, в ее мечтах маленькая Зауреш была уже большим доктором…

II

— Через два дня на третий, утром! Сигнал, как мы условились, огонь! Первым делом уничтожить дом, где остановились командиры. Действуйте решительно, господин Аблаев, чтоб потом не пожалели!

Напутствие старшины прозвучало, как приказ; поручение его полностью соответствовало загадочному плану похода.

— Можете не беспокоиться: этот дом станет лучинкой для большого пожара, господин! — ответил Аблаев Азмуратову.

Так говорили между собой два преданнейших офицера Жанши и Гаруна-тюре после убийства Сальмена и Жанкожи.

Азмуратов ударил коня камчой и поскакал. Мамбету он сказал, что офицеры находятся в Уиле и что отряд вернется в Ащисай ровно через неделю. Однако на самом деле, юнкера стояли в Кара-Тюбе, в пятидесяти верстах от дружинников, и чтобы привести их, было достаточно двух дней. На третий день ночью Аблаев должен был напасть на командиров, поджечь дом, а в это время в аул ворвется Азмуратов с отрядом и перерубит всех дружинников. Азмуратов знал, что только Аблаеву можно доверить осуществление такого плана.

Настала условленная третья ночь. Азмуратов вывел юнкеров из Кара-Тюбе и, сделав одну ночевку, приблизился к Ащисаю. По-воровски, словно волчья стая, офицеры подкрались темной ночью и остановили коней в двух верстах от аула, ожидая, когда вспыхнет крайний дом. За две версты можно было услышать топот и фырканье коней, звон оружия и говор Людей, но сегодня постовые ничего не слышали: бушевала буря, а отряд подкрался против ветра, к тому же он остановился у самого устья реки, ближе к тем домам, где были расположены офицеры Аблаева.

Группа юнкеров, во главе с Аблаевым, поползла по аулу, точно змеи в поисках теплого убежища. Они незаметно подползали к домам, скрывались между конями, в скирдах, в овчарнях; некоторые забирались в сенцы, наиболее смелые даже заглядывали в окна. По распоряжению Азмуратова, к каждому дому должны были пробраться два-три человека, неожиданно ворваться, расстрелять сопротивляющихся и взять в плен тех, кто сдается. Однако Аблаев изменил распоряжение Азмуратова. Он приказал юнкерам расстреливать всех без разбору. К чему еще возиться с мерзавцами, изменниками — стреляй и руби насмерть всех!

Глубокой ночью, когда уже должны были спать, Аблаев взял с собой одного офицера и добрался до большого дома, где остановились вожаки. После того, как позавчера утром он, стоя за плетнем, подслушал разговор Сальмена и Нурума, Аблаев мог найти этот дом с закрытыми глазами, он запомнил и огромную скирду сена, высокую пристройку, широкий двор и большую овчарню. Сейчас, тихо подкравшись к скирде, он прошмыгнул вдоль плетня к овчарне, построенной между домом и скирдой, осторожно открыл небольшие ворота и юркнул к овцам. Овцы шарахнулись в угол, несколько баранов, грозно фыркая, и низко опустив крутолобые головы, и ударяя копытами, выступили вперед, но, убедившись, что перед ними люди, бараны успокоились, и Аблаев облегченно вздохнул. Быстро оглядевшись вокруг и не услышав ни единого шороха, охваченный ненавистью офицер представил себе своих врагов: самого зачинщика бунта, нарушителя воинской дисциплины, широколицего крупного Жолмукана, лютого врага рослого Жунусова; третьим встал перед его глазами изменник Орак. Аблаев не сомневался в том, что все трое были сейчас в этом доме, «Через какой-нибудь час попадете в преисподнюю, голубчики. Один пепел останется от предателей-безбожников!»— злорадно подумал Аблаев, наметив себе жертвы. То ли от холода, то ли от лютой ненависти он невольно лязгнул зубами. Вытащив гранату, Аблаев нащупал запал, повернулся к стоявшему рядом молодому офицеру и пробурчал: