Крутая волна - [51]

— А ты молодец, Шумов, хорошо говорил! — И, наклонившись к пришедшему с ним человеку, спросил: — Может, его и пошлем?

— Кажется, товарищ грамотный, — согласился тот.

— И классовое чутье не обманет, — заключил Егоров.

Гордей так и не понял, о чем они говорили. Выяснилось все позже, когда закончилось совещание.

— Цека партии просит направить моряков- болыневиков для агитации в деревне. Вот мы с товарищем Анвельтом и подумали: а не послать ли Шумова?

— Он у нас грамотей! — сказал Клямин. — Он может. Боле‑то и некому, окромя еще Николая.

— Николай нужен здесь.

— Стало быть, Гордея посылайте, он деревню знает. Я бы тоже поехал, да грамотешки нет.

Так и решили: послать Гордея. Ехать надо было завтра же, сначала в Петроград, а потом куда пошлют., — Может, в Тамбовскую губерню, дак ты мою бабу навести да обскажи ей все про меня, — просил Клямин. — А перво — наперво землю за мной закрепи, как Ленин говорит. Помещик‑то Гарусов пока не отдает.

— Попадется мне в руки — пристукну, — пообещал Гордей.

— И то ладно, — согласился Клямин.

2

Пароход причалил к стенке возле Морского корпуса, пассажиры сошли на берег, а Гордей остался ночевать на пароходе — идти было некуда. Правда, где‑то поблизости жил Михайло, но Гордей не знал его адресата на память не наде — ялся: дома тут все похожие, а он был у Михайлы всего один раз, и тоже ночью.

В кубрике команды нашлась свободная койка, Гордея даже напоили чаем. Но под утро его разбудили: пароход куда‑то перегоняли, пришлось сойти на берег. Решив не терять времени зря, он пешком отправился к Таврическому дворцу, куда ему велено было прибыть.

Шел он не торопясь, часто останавливался, разглядывая дома, памятники, набережные. Он даже порадовался, что его так рано разбудили: можно поглядеть на этот красивый город как следует. В дневной суете и толкотне всего этого не разглядишь, а сейчас на улицах и площадях пустынно, только дворники шаркают метлами.

По Невскому серо текла рота солдат. Шли они нестройно, понуро, топот ик сапог по деревянным торцам был похож на стук кольев. Гордей вспомнил свой первый приезд в Петроград, тогда они с Петром тоже видели солдат, отправлявшихся на фронт. Те вроде бы даже веселее были.

От дяди Петра последнее письмо было в январе, с тех пор Гордей так и не знал о нем ничего. Говорили, что крейсер «Россия» одно время был на позиции в Рижском заливе, а где сейчас — неизвестно. Из дому тоже давно не писали. «Интересно, куда меня пошлют?»

Его и еще одного матроса, со смешной фамилией Брыськин, посылали в Рязанскую губернию. Ни тот, ни другой там ни разу не были, и, пока им выправляли мандаты, матросы пошли по коридору, расспрашивая, нет ли тут кого из рязанских. Попадались всякие, один был даже с Кавказа, а рязанских не оказалось.

Неожиданно за спиной Гордей услышал знакомый голос и, обернувшись, увидел Михайлу. Тот шел рядом с худенькой женщиной и говорил ей:

— А вы господину Чернову пожалуйтесь.

И засмеялся. Женщина тоже улыбнулась и ответила:

— Я уж как‑нибудь без него обойдусь.

— Вот и прекрасно! — Михайло пожал женщине руку, и она пошла назад.

Гордей посторонился, Михайло скользнул по нему взглядом, но не узнал и прошел мимо. Гордей окликнул его:

— Товарищ Михайло!

Михайло обернулся, посмотрел на него внимательно.

— Гордей?! А я тебя и не узнал. Вон ты как вымахал! Ну рассказывай, откуда и зачем пожаловал.

Гордей коротко рассказал.

— Молод ты, брат, — с сомнением сказал Михайло. — Будут ли тебя крестьяне слушать? Впрочем, чем черт не шутит? Привыкай!

Гордей хотел спросить про дядю Петра, но тут прибежал Брыськин:

— Шумов, ты куда, дьявол, пропал? Идем быстрее, все уже собрались, сейчас к Ленину поедем!

Гордей подхватился бежать, но Михайло придержал его» а рукав:

— Когда освободишься, заходи, найдешь меня вон в той комнате.

До дворца Кшесинской они добирались долго и, должно быть, опоздали. Ленин уже был в пальто и собирался уходить. Рядом с ним стояли еще несколько человек, но. Ленина Гордей узнал сразу, хотя до этого видеть его не приходилось. Как‑то Егоров рассказывал про него, из этого рассказа Гордей запомнил, что Ленин чрезвычайно подвижен и у него очень внимательные глаза. Вот по этой подвижности и по глазам ц узнал его Гордей. И все в нем замерло от какого‑то еще не испытанного внутреннего волнения.

«Да это же сам Ленин!» — ликующе подумал Гордей. Впервые он услышал это имя от дяди Петра, потом слышал его сотни раз, читал его статьи и речи и с каждым разом все больше и больше проникался к нему таким почтением, которого не испытывал ни к кому. Его поражал, иногда даже подавлял, неохватный ум этого человека, его глубина и проницательность. Порой возникала мысль: «Вот бы до кого дотянуться!» Но он понимал, что не дотянуться, и дело тут вовсе не в образовании, а в чем‑то непостижимом для обыкновенного человека, хотя мысли его просты и настолько доступны, что иной раз казалось, будто ты и сам об этом же думал, только не мог так сказать. «Наверное, и другим тоже так кажется, поэтому и понимают его. Нет, скорее наоборот: Ленин потому и понятен, что знает наши думы и мечты, знает, как их достичь. Но как же он сумел так вот все узнать, понять каждого и всех?»