Крутая волна - [36]

Так и не закончив составление списков, Колчанов порвал их. «Пусть Поликарпов такими делами занимается, а мне не пристало. Так и скажу барону», — решил он, хотя и не был уверен, что поступает правильно и что скажет именно так.

Однако барон о списках больше не напоминал. К тому же всех захлестнули хлопоты по подготовке к походу. Должно быть, начальство, обеспокоенное вспышкой гнева на корабле, решило отослать его подальше и назначило в патрулирование вдоль центральной минной позиции.

3

Летнее наступление русских армий Юго — Западного фронта, захват Буковины и южной части Галиции побуждали и командование Балтийского флота к более активным боевым действиям. Имея хорошо налаженный аппарат разведки, оно почти всегда точно знало о передвижениях и намерениях противника.

Поэтому, отправляя «Забияку» в патрулирование, командование было уверено в отсутствии крупных сил противника в районе центральной минной позиции. За неделю похода с «Забияки» видели только два немецких аэроплана, да и то пролетевших в стороне, не пожелавших входить в зону огня эсминца. И хотя у орудий непрерывно несла боевую вахту одна из смен, напряжения не чувствовалось, матросы да и офицеры были настроены весьма обыденно.

Стараясь загладить свою вину за капусту, корабельный баталер Семкин перед самым выходом в море ухитрился где‑то раздобыть два ящика ликера, и офицеры от скуки пробавлялись им в каютах или даже пили прямо в кают — компании. Лениво потягивая разбавленный ликером чай, они так же лениво спорили все о том же: о войне, о женщинах, о политике. Мичман Сумин, вернувшийся из Ревеля перед самым походом, с удо — г вольствием и циничной откровенностью рассказывал о своих похождениях.

Колчанову уже изрядно надоели эти разговоры. «Кончится война, уйду в отставку, уеду в деревню к матери». У его матери, вдовы штабс- капитана, погибшего в Порт — Артуре, осталасв только маленькая усадьба, где она жила с двумя старыми приживалками еще из крепостных девок. «Женюсь на учительнице, будем жить тихо и спокойно», — мечтал Колчанов.

В это тоже не верилось. Он понимал, что в поднявшемся вихре событий спокойно прожить не удастся. Да и не хотелось ему этой тихой, спокойной жизни. Ему стоило больших трудов попасть в Морской корпус, он рвался туда по призванию. Так что же теперь: расстаться с морем?

Мясников горячо доказывал:

— Социализм лишь другая форма угнетения личности. Он провозглашает равенство прав, а что сие значит? Значит, он признает всех людей равными по способностям. А между тем известно, что весь процесс развития культуры двигался исключительно за счет различия способностей…

Эти разглагольствования становились скучными. Колчанов не нашел среди них ни одной мысли, которая не была бы знакома ему. «Все эти говоруны похожи на ряженых. Одеваются в чужие мысли, как в пиджаки. Своих‑то не густо. Но дело даже не в этом. Они пытаются убить комара, вместо того чтобы осушить болото».

В кают — компании стало душно, и Колчанов вышел на палубу. Уже стемнело, на горизонте догорала узкая полоска заката. Она была похожа на окровавленную повязку на серой голове неба. Море тихое и тоже серое, точно расплавленное олово. Должно быть, эта тишина умиротворяюще действует и на матросов: не слышно громких разговоров, не видно ни суеты, ни толкотни на баке. Там сидит, прислонившись спиной к барбету, матрос Давлятчин и тихо поет что‑то по — татарски. Мотив песни однообразный и тягучий, наверное, и слова у песни грустные.

— О чем поешь? — спрашивает Колчанов.

Давлятчин вскакивает, испуганно вращает белками и молчит.

— О чем песня? — повторяет офицер более мягко.

— Мал — мало то, мал — мало се, — неопределенно отвечает матрос и опять испуганно добавляет: — Виноват, васькородие!

Откуда‑то вывернулся Карев, вытянулся в струнку, то смотрит подозрительно на матроса, то в сторону офицера осторожно адресует выжидающие, полные готовности взгляды. В этих взглядах, в позе унтер — офицера есть что‑то собачье.

— Хорошо поет Давлятчин, — говорит Колчанов и идет дальше. Карев следует за ним на почтительном расстоянии и, вытягивая шею, говорит в затылок:

— Он хотя и татарин, а матрос справный, послушливый, не то что которые другие, вроде Шумова.

— А что Шумов?

— Так што, вашскородь, разговоры смутливые ведет. Давеча вот сказку матросам рассказывал.

— Сказку? Какую же?

— Про вора какого‑то, Прометеем зовут. Будто спер он у бога огонь да подарил его людям. А бог рассердился да послал к его брату бабу со всякими болезнями, заразную значит, вроде портовой Грушки. От этой, дескать, бабы, забыл, как ее зовут, вашскородь, все болезни и беды пошли.

Выходит, через нее бог эти болезни на людей напустил. Бог‑то!

— Это старая сказка, Карев. Она и в книжках описана, — сказал Колчанов.

— В запрещенных?

— Нет, не в запрещенных.

— Как же это, вашскородь? — растерянно спросил Карев. — Может, Шумов от себя что прибавил? Он говорил, что будто этот вор Прометей и научил людей мореплаванию. Построил корабль и спас людей от потопа. Так ли?

— В сказке именно так и сказано, — подтвердил офицер. — И вообще, что тут опасного, если сказки рассказывают?