Крушение столпов - [63]

– Господин президент Республики, – объявил Руссо сухим и хорошо поставленным голосом, – только что возложил на меня трудную миссию сформировать правительство. И я счел своим долгом согласиться. Ситуация сложная, чтобы не сказать трагическая. – (Не было случая, чтобы новый премьер-министр не заявлял, что вступает на пост в трагической ситуации.) – Речь идет о том, чтобы, с одной стороны, спасти мелких вкладчиков, а с другой – восстановить престиж Франции, серьезно скомпрометированный за границей нестабильностью правительства. Делать это нужно быстро, и делать хорошо. Я хотел бы как можно скорее составить представительный кабинет национального согласия и, главное, кабинет стабильный.

Это был другой человек. Лицо его выражало энергию, уверенность, достоинство, какого за ним никогда не знали. Самому ему казалось, что он вырос на несколько сантиметров, а поскольку он терпеливо ждал этого дня вот уже сорок лет, он чувствовал себя настолько же помолодевшим.

Люди, его окружавшие, тоже стали другими, исполнились предупредительности, заботы, почтительности и даже раболепства.

Камиль Портера прошел, пожав плечами.

Вечерние газеты напечатали специальный выпуск. Руссо был в нем представлен как единственный человек, способный восстановить доверие. Политические комментаторы особо подчеркивали уважение, каким пользуется бывший министр финансов в международных финансовых кругах.

Руссо пообещал не терять времени: он сдержал слово тем более легко, что список, полностью слизанный им у Портера, был готов.

Из вежливости Руссо позвонил по телефону Симону Лашому.

– Я непременно хотел, мой дорогой Симон, – сказал он, – оставить что-нибудь за вами. Но, к сожалению, отказ вашего друга Стена, который мешает мне создать по-настоящему представительный союз национального согласия, чего я искренне желал, мешает мне в равной степени, вы понимаете сами…

Затем – будто нельзя было больше терять ни минуты, хотя страна обходилась без правительства в течение десяти дней, – он в полночь собрал всех членов нового кабинета и повел представлять их президенту Республики.

На следующее утро газеты броскими заголовками возвестили: «Кабинет Руссо составлен».

Большая фотография членов правительства, сделанная при свете магниевых ламп на ступеньках Елисейского дворца, возвестила Франции, что у гидры выросли новые головы, измученные амбициями и бессонницей, украшенные все той же лысиной, темнеющей кариесными пятнами улыбкой, теми же бакенбардами, тем же моноклем, той же короткой бородой.

Руссо пришлось за четверть часа переварить такую кипу газетной хроники, какая могла бы услаждать его не менее двух недель: «Карьера нового премьер-министра… Анатоль Руссо, человек, делающий ставку на доверие…»

– Видали! Вот это кабинет! – воскликнул Руссо, хлопая тыльной стороной ладони по стопке газет. – Давайте-ка, Дюпети, отложите мне их: прочту, когда будет побольше времени…

Затем, после полудня, гидра расположила свои многочисленные зады на скамье правительства в Бурбонском дворце. Акции на бирже подскочили на несколько пунктов, что также явилось добрым предзнаменованием. По самым скрупулезным подсчетам, можно было рассчитывать на большинство в девятнадцать голосов. Руссо же получил тридцать один и решил, что с этих пор кресло закреплено за ним навечно.

Естественно, он сохранил за собой портфель министра финансов. Без всяких разумных на то оснований Руссо казалось, что на часах работы Буля пробил миг великих незыблемых кабинетов, какие бывали на заре Республики. И он воображал, что там, где все его коллеги за последние десять лет терпели поражение, он непременно добьется успеха. Произнося свою программную речь, ничем не отличавшуюся от выступлений его предшественников, он убеждался в силе, глубине, очевидной истинности своих слов, которые в других устах казались ему «переливанием из пустого в порожнее».

Он примет предложение Стринберга и на эти деньги сотворит множество чудес: одно его начинание будет успешнее другого в глазах и парламента, и общественного мнения, за несколько недель он оздоровит общую ситуацию, предложенный им бюджет будет одобрен еще до конца года, он добьется всеобщего процветания, его визит в районы, восстановленные за рекордный срок, получит громкий резонанс… Благополучие Франции отныне – его личная забота. Он управлял ею вот уже два года, четыре года, а может быть, и больше… Он охотно представлял свою кончину на посту главы правительства, национальные похороны и увековечивание его памяти в истории рядом с великими министрами.

А в ожидании он заказывал свой бюст тому официальному скульптору, который когда-то представил Марианну в облике Марты Бонфуа.

Каждый день он урывал десять минут, чтобы позировать художнику. Но в краткий миг расслабления, пока скульптор измерял остриями циркуля его лицо, у него в ушах звучал обрывок заученного в детстве стиха:

…бюст,

Переживший город.

За исключением этого краткого мига, он был всецело поглощен изнурительной работой, почти всегда бесплодной, и не чувствовал, как истощаются его нервные силы.

11

В тот момент, когда Анатоль Руссо решил подписать условия займа, он узнал, что Стринберг внезапно уехал в Цюрих. Финансист обосновался в Дольдере, в роскошной резиденции, расположенной над городом и заливом. Руссо приказал дозвониться до Дольдера. Но Стринберга там уже не оказалось – он переехал в Брюссель, в «Метрополь». Руссо предупредил Шудлера; Шудлер направил гонца, которому понадобилось двое суток, чтобы определить, что Стринберг живет в «Рице».