Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М.С. Горбачева - [31]

Офицеры охраны, врач и я, как всегда, сидели вместе в одном из салонов самолета, пили чай. Никогда ни раньше, ни позже я не испытывал желания сидеть с четой Горбачевых и ужинать в их кругу. Это были обычно вымученные сидения, хотя не могу сказать, что кто-то из них когда-нибудь был негостеприимен. Раиса Максимовна старалась постоянно угощать, но что-то мешало чувствовать себя легко и раскованно. Не раз я слышал и от других, что между четой и гостями висел незримый занавес, царила неприязненная аура, господствовала обстановка отчужденности, отсутствовала простота в отношениях.

Неожиданно меня пригласили в салон Горбачевых. Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна предложили сесть, угостили чаем. И вот тогда произошел разговор, который запомнился и покоробил меня, хотя я старался не подать виду. Мне было сказано, что я оправдываю надежды четы и что они решили оставить меня в качестве помощника. Были какие-то анкетные вопросы, какие-то советы и пожелания, но внутренне я весь негодовал, плохо слушал и слышал, а при первой возможности ушел.

Что же происходит? — думал я. Казалось, что мы делаем одно общее дело, а выходит, что мою аренду просто продлили. К Горбачеву я шел не за чинами, так как понимал, что буду работать плохо — выгонят, а хорошо — никуда не отпустят. Желание было одно — насколько можно помочь энергичному человеку в улучшении дел в стране, укреплении ее экономики, улучшении жизни людей. Я всегда гордился страной, в которой жил сам, жили мои предки, родные, друзья, знакомые. Гордился тем, что в великой стране у меня много друзей — и не только в Москве, но и в республиках — грузин, армян, узбеков, таджиков, украинцев, белорусов, молдован, казахов. И я искренне любил и уважал народы, которые в трудную военную годину встали плечом к плечу с русскими, белорусами, украинцами и отстояли нашу общую великую Родину от фашизма, принеся огромные жертвы. С благоговением относился я к узбекам, казахам, туркменам, таджикам, всем, кто поделился хлебом, дал кров эвакуированным женщинам и детям из многих западных районов страны в годы войны, кто приютил и воспитал сирот. Я сам был в эвакуации и считал, что нет такой силы, которая заставила бы забыть об этом бескорыстном подвиге братства всех народов Советского Союза.

И я шел работать с одним из лидеров партии, чтобы помочь сделать страну столь же экономически мощной, сколь велика была ее духовность, отлично сознавая, что предстоит изнурительный труд. Но я не мог ни по характеру, ни по моим убеждениям превращаться в чью-то личную вещь да еще видеть, что твою судьбу определяют семейно. И если добросовестность в работе воспринята как покорность, то это была серьезная ошибка. Попытка устроить трехлетний экзамен, а потом величественно объявить, что мне разрешают и впредь работать по 16 часов в сутки, выглядела смешной. Тогда я серьезно задумался, смогу ли работать с человеком, который неверно истолковывает мое сотрудничество с ним, смотрит на подчиненных как на своих дворовых. Я искал объяснения такому поведению и все больше склонялся к мысли, что быстрый подъем этого крестьянского парня к вершинам власти опередил рост его культурного уровня, интеллигентности. Я и прежде замечал за Горбачевым какое-то чванство, проявление барственности, пренебрежение к подчиненным. В общем оправдывались слова, которые говорили о Горбачеве ставропольчане, хорошо изучившие этого человека: ты ему будешь нужен, пока полезен. Так сказал М. Михайлов, хорошо знавший Горбачева и с которым мне пришлось работать в начале 60-х годов.

Но общее дело, которое пойдет на благо нашей Родине, заставляло меня перешагнуть через личные обиды. И я старался стать выше, как тогда еще казалось, неловкости в выражении Горбачевым своих желаний. И тогда и позже я искренне, без колебаний отдавал все силы для улучшения дел в стране. 1988 год стал для меня годом прозрения. Я вдруг обнаружил, что судьба государства, рост его могущества — не главная цель Горбачева. На волне царившей тогда эйфории в его поведении начали просматриваться тенденции вождизма, себялюбия, корысти, популизма. Дела отходили все больше на второй план. Для меня это был сигнал, я внимательнее стал анализировать обстановку, но не меньше, чем прежде, трудиться, обязанности свои выполняя честно.

…Близилась весна 1985 года. Завершались последние акты драмы с участием еще одного лидера великой державы. К. У. Черненко был настолько серьезно болен и слаб, что практически не мог стоять. А в это время начинались выборы в Верховный Совет РСФСР и Константину Устиновичу предстояло баллотироваться в Москве. Учитывая его состояние здоровья, все заботы по организации выборов взяли на себя лидеры партийной организации столицы. В. В. Гришин, первый секретарь горкома КПСС, сам занимался избирательной кампанией генсека, собирал представителей общественности Москвы. От имени Черненко зачитывалось его предвыборное выступление. Такая акция не успокаивала людей, а лишь порождала различные слухи о здоровье Константина Устиновича. Говорили, что Черненко уже недвижим. И это было недалеко от истины.  — Тогда в больнице была организована запись его выступления по телевидению, вручение депутатского мандата. Рядом находился Гришин, некоторые другие партийные и советские работники Москвы. Эта телевизионная демонстрация «мощей», как злословили тогда, скорее напугала людей. Многие увидели не просто предвыборное выступление, а завещание Черненко, передачу им власти «по наследству», представление нового лидера — В. В. Гришина. Обеспокоило это и Горбачева, а также многих других геронтофобов, кто уже начал опасаться престарелых лидеров.