Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М.С. Горбачева - [127]

— Это не той ли газеты, которая чернит дела узбекского народа, обливает его грязью за тот многострадальный труд…

Будто разорвалась бомба; все сидевшие за столом, перекрикивая друг друга, хулят газету за ее публикации, обвиняют в предвзятости и еще в чем-то таком, за что можно упрекать действительно лишь врага народа. Но я уже плохо слышу, поднимаясь и срывая салфетку, готов покинуть это сборище. В конце концов, я приехал не к ним и мне с этой публикой крестить детей не придется. Рашидов в этот миг, одной рукой останавливая меня, произносит с упреком:

— Товарищи, у нас гость из ленинской «Правды»…

И вдруг я слышу столь же могучий, но более слащавый хор голосов:

— Ленинской «Правды», газеты, которая всегда была и есть наша помощница и учитель… ленинской «Прав-ды», ленинской «Правды», — звучит у меня в ушах.

Смена настроения столь решительна и быстра, что не могу вспомнить, а были ли иные слова. Я гляжу на секретаря ЦК, и он отечески улыбается, очень счастливый, что наконец-то увидел меня. Рашидов тем временем уже начинает есть, приглашает других. Подают борщ или еще что-то в этом духе. Но я весь внутренне дрожу, понимая, что урок мне попытались преподнести здесь и сделали это чужими руками. А в это время обсуждается поездка, что мне надо посмотреть, что следует показать. Говорят все, и только я безучастен, полагая, что мне все равно, поскольку не был нигде. Единственное, на чем я настаиваю, особенно после этого застолья, чтобы со мной был мой старый товарищ, академик ВАСХНИЛ Г. С. Муромцев. И с этим не очень охотно, но соглашаются.

В эту поездку мне продемонстрировали все могучее влияние Рашидова, порядки в этом доме. Преподнесли мне и уроки. Но я увидел и другое, пожалуй, самое для меня важное, — это самоотверженный труд народа, бедного, но на редкость трудолюбивого. Во время поездки я увидел трактористов и комбайнеров, сидевших в кабинах машин, раскаленных до 70 градусов, оставляющих ожоги на ладонях и пальцах от рычагов, я видел женщин, согнувшихся под палящим солнцем над хлопком. Я многое понял в этой доброй, доверчивой душе народа и не удивлялся тому, что в годы войны они приняли к себе тысячи эвакуированных из разных районов страны и воспитывали чужих детей, как своих. И это никто и никогда не может и не должен забыть. И за это мы все и всегда останемся в долгу перед великим сердцем узбекского народа.

И вот теперь на партийной конференции разворачивалось дело о коррупции. Нельзя, конечно, сомневаться в том, что какие-то руководители брали взятки или подарки в самых разнообразных формах, нельзя не видеть нуворишей, использующих свое положение для обогащения. Но нельзя распространять это на всех руководителей, на весь народ. Слишком хваткие парни занялись работой, стараясь на Узбекистане приобрести большой моральный и политический капитал. Святое дело очищения не творится сомнительными методами и нечистыми руками.

Поняв, что ошибки по обвинению народа могут дорого стоить, огонь перенесли на различные этажи центральной власти. Не только заподозрили, но и обвинили, не имея доказательств, и тех, кто был непричастен к махинациям. Как говорили следователи, «замелькали» тогда имена ряда членов Политбюро. Но главный удар был сконцентрирован на Е. К. Лигачеве.

Горбачев, как мне казалось, не слишком тяжело переживал обвинения своих соратников, пока это не касалось его самого. Он принимал Гдляна и внимательно слушал его. Но, как я уже отмечал, генсека беспокоили не узбекские дела, а то, что Гдляну и кому-то еще понадобилось покопаться в ставропольском прошлом Горбачева. Что касается «узбекского дела», то оно часто обсуждалось на закрытых заседаниях Политбюро, давались соответствующие поручения, и не без согласия М. С. Горбачева были привлечены к ответственности некоторые члены ЦК, правда, затем освобожденные за недоказанностью нарушений законов. Как выяснилось, применялись к ним запрещенные методы допросов.

Поездка моя в Узбекистан завершилась тогда довольно своеобразно. Когда я вернулся, то не успел еще закрыть за собой дверь, как раздался звонок из Ташкента. Звонил Рашидов. Он спрашивал, как я долетел, как самочувствие. Сообщил, что нового в республике произошло за сутки. Я понял, что Рашидов предпочитает иметь друзей, а не устранять, используя свой вес кандидата в члены Политбюро, кого-то со своего пути. Затем он еще несколько раз звонил без всякого повода и говорил о положении дел в республике, что ставило меня в несколько щекотливое положение, и все же газета продолжала публикации критических материалов, и едва ли кто-то мог подумать, что я после поездки стал ручным. Однако больше обид в республике не было. Во всяком случае, на меня никто не жаловался, а все статьи из «Правды», в том числе критические, аккуратно перепечатывались в местной печати.

Из Узбекистана продолжали поступать десятки и сотни писем о нарушении сдачи и приема хлопка, комбинациях, происходивших вокруг этого. Что нельзя было опубликовать из-за сложности проверки, я направлял в ЦК КПСС или КГБ СССР, тогда еще Ю. В. Андропову. Правда, ответов я никогда не получал, хотя очевидно, что Андропов все знал и, когда пришел в ЦК, начал усиленно проверять все дела, что привело в конечном счете к инфаркту и смерти Рашидова.