Признаться? И действительно, сейчас Людмиле многое представилось в ином свете.
В самом деле… Почему Лора Капдевилья так настойчиво предлагала эти часы? Почему она сама так доверчиво перевела деньги незнакомому в сущности человеку? И, наконец, почему в свое время она просто и откровенно не рассказала обо всем мужу? Значит, она чувствовала что-то неладное?.. И вот оно раскрылось это «неладное»! Не неладное, а страшное. Преступление…
Но Василий?.. Разве может он хоть в малейшей степени быть ответственным за нее? Неужели она невольно запятнала и своего верного друга?
Да, это так. И теперь она готова даже своей жизнью заплатить, лишь бы спасти мужа!
— Так вот, Людмила Георгиевна, сейчас вам придется подписать это, — спокойно сказал Власовский. Он протянул ей заранее заполненный лист бумаги.
Строчки прыгали и расплывались перед Людмилой Сенченко. До ее сознания плохо доходило содержание протокола. Ей было ясно только одно: она против воли помогала людям, которые оказались шпионами и диверсантами. А в ушах все звучали и звучали слова: «Ваше признание… облегчит его положение».
— Ну вот и хорошо, молодцом, — мягко, как ребенку, принявшему горькое лекарство, сказал Власовский, когда Людмила поставила свою подпись. — Конечно, мужу вы по-прежнему обо всем этом деле — ни слова.
Людмила лишь кивнула головой.
Сейчас Власовский испытывал к этой женщине нечто вроде благодарности. Подписанный ею листок бумаги был твердо завоеванной ступенью в большом, сложном деле. А ведь это являлось его дебютом в столице.
Высокое начальство, поручив это дело именно ему, очевидно, сразу же оценило его способности. И, конечно, не ошиблось.
Власовский торжествующе усмехнулся. Чего стоит жалкий лепет того старомодного тюфяка о каких-то там «точных данных», о «конкретности»…
Что могло быть конкретнее протокола, лежавшего сейчас перед ним на столе!
Глава одиннадцатая
Судьба человека
После того как за майором Власовским закрылась дверь, генерал Важенцев встал и несколько раз прошелся по кабинету. На душе у него было тяжело.
Конечно, в деле Сенченко было много неясного. Ряд фактов, несомненно, говорит против ученого и его близких.
Но все то, что Евгений Федорович до сих пор знал о профессоре Сенченко, подсказывало иное. Даже если этот человек и был вовлечен в какие-либо неблаговидные дела, то скорее всего это произошло без сознательного его намерения.
Такие случаи встречались. И Важенцев был внутренне глубоко удовлетворен, если предоставлялась хотя бы малейшая возможность протянуть честному человеку руку помощи.
Генерал вспомнил ядовитый намек Власовского на «либералов», которые, мол, несмотря на всю свою опытность, допускают ошибки.
Да, здесь он ничего не мог возразить. Это был промах, несомненный промах. Но на таких ошибках учатся. И старые и молодые… Но Евгений Федорович и сейчас не раскаивался. Ведь он прямо и правдиво высказал свои соображения по столь памятному делу так, как он его тогда понимал.
Нет, Власовскому не удалось задеть его лично. Евгения Федоровича волновало совсем другое. Конечно, хорошо, что у этого нового работника, как видно, есть энергия и инициатива. Но непонятно, почему дело, дискредитирующее крупного советского ученого, майор Власовский воспринимает чуть ли не с ликованием? Точно жизнь ему преподнесла не повесть о трагедии человеческого падения, а приятный подарок. Конечно, Власовский это маскирует. Прикрывает большими словами. Но Евгений Федорович достаточно пожил на свете и угадывал в людях то потаенное, что они порой прячут за эффектной декорацией.
«Либерализм» — снова вспомнилась смело брошенная ему в лицо фраза Власовского. Евгений Федорович не был склонен переоценивать личную храбрость подобных людей. Он знал, что до наглости бесцеремонными они становились, только чувствуя за собой так называемую «сильную руку». Очевидно, на подобную поддержку рассчитывал и столь «отважный» майор Власовский.
Важенцев хорошо представлял себе, на кого рассчитывает этот маленький шакал. Отдавал он себе отчет и в том, что ему — именно ему, Важенцеву, — грозит смертельная опасность.
Ну что ж, на то он и коммунист… Разве имеет он право колебаться, когда речь идет о человеческой судьбе, о человеческой жизни!
Генерал выпрямился и спокойно подошел к столику, на котором стояло несколько телефонных аппаратов. Что бы там ни было, он поведет дело так, как подсказывает ему совесть.
— Адриан Петрович? Прошу вас зайти, — негромко произнес Евгений Федорович в трубку.
Спустя несколько минут в кабинет вошел невысокий, коренастый человек. Лицо его одно из тех русских лиц, которые обычно называют открытыми, ничем не было примечательно, кроме, пожалуй, побелевшего от времени шрама через всю его левую щеку.
— Значит, Адриан Петрович, подтвердилось? — спросил вошедшего подполковника генерал Важенцев.
— Проясняется, Евгений Федорович. Есть предположения, что это тот самый фрукт.
— Надо полагать, что этот его визит в Советский Союз окажется первым и последним? — улыбнулся генерал.
— Я тоже так думаю, Евгений Федорович.
И подполковник Сумцов доложил о состоянии дела.
Доклад вкратце сводился к следующему.
