Крушение Агатона. Грендель - [118]

— Мы дадим тебе богатые дары, — сказал молодой король, — великолепную дань в знак нашего уважения к славным Скильдингам. — Голос и улыбка у него были обворожительны. Его рыбьи глаза были пусты, словно высохшие колодцы.

Унферт рассмеялся — один среди всеобщего безмолвия. Смех раскатился во тьме и затих в лесу.

Хродгар, седовласый и белобородый, точно ледовый бог, покачал головой.

— У твоего народа не хватит даров, чтобы удовлетворить Скильдингов, — сказал он. — Ты думаешь, что можешь с помощью золота купить себе передышку, чтобы потом, в одну из ночей, когда мы будем пировать, обрушиться на нас со своими храбрыми союзниками — и разбить! — как ныне мы обрушились на тебя, и тогда никакие дары не спасут нас от твоей ярости. — Старый воин улыбнулся, хитро сверкнув глазами. — Ты принимаешь нас за детей, которые играют во дворе со щенками. Разве все, что мы дали бы тебе, ты не сумел бы отнять силой и при этом взять в десять раз больше?

Унферт улыбался, глядя на медведя. Молодой король ничем себя не выдал, приняв шутку и довод так, будто ожидал их. Он снова дернул цепь, и медведь подвинулся к нему ближе. Выждав некоторое время, он обратил взгляд на Хродгара.

— Мы можем дать тебе такие груды сокровищ, — сказал он, — что мне нечем будет платить своему войску. Тогда ты будешь в безопасности.

Хродгар рассмеялся.

— А ты хитер, предводитель Хельмингов. Скорый на слова король может собрать большое войско одними посулами. Ведь те сокровища, что ты захватить, разрушив мой дворец, могут сделать всех твоих воинов богачами. Вот так-то! Но довольно разговоров! Ночь холодна, а нам еще надо доить коров поутру. Берите свое оружие. Мы даем вам время. Мы пришли не затем, чтобы перебить вас, как лисиц в норе.

Но молодой король все еще чего-то выжидал. Он по-прежнему улыбался, хотя взгляд его был безжизненным. У него было припасено еще что-то, какой-то хитрый план, родившийся в умной голове его советника, способный разрушить намерения Скильдингов.

— Я покажу тебе сокровище, которое заставит тебя изменить свое мнение, великий Хродгар, — сказал он еще спокойнее, чем раньше. Повернувшись к помощнику, он подал знак. Помощник скрылся во дворце.

Пробыв там долгое время, он вернулся. В руках у него ничего не было. Воины широко распахнули двери дворца. Свет вырвался наружу, озарив склон холма, и заиграл на оружии и в глазах Скильдингов. Медведь заметался, беспокойно и раздраженно, словно гнев молодого короля передался по цепи. Старый Хродгар ждал.

И вот наконец, медленно ступая, точно во сне, из дворца скользящей походкой вышла женщина в расшитом серебром платье. Ее гладкие длинные волосы были рыжими, как огонь, и мягкими, как красноватый отблеск на золоте дракона. Лицо ее было нежным, загадочно спокойным. Ночь стала еще тише.

— Я предлагаю тебе свою сестру, — сказал молодой король. — Пусть отныне она зовется Вальтеов, или святой служительницей общего блага.

Я злобно усмехнулся в шуршащем мраке древесной кроны. Имя было нелепым. «Напыщенный осел!» — прошипел я. Но она была прекрасна и держалась с достоинством девственницы, предназначенной в жертву. Мою грудь пронзила боль, глаза наполнились жгучими слезами, и я испугался — о чудовищный вызов рассудку! — испугался, что вот^:вот разрыдаюсь. Мне захотелось крушить все вокруг, взорвать ночь яростным криком. Но я не издал ни звука. Она была прекрасна и невинна, как утренняя заря над зимними холмами. Ее красота разрывала меня на части, как прежде разрывала песнь Сказителя. И будто нарочно, будто жестоко насмехаясь надо мной, из дворца выбежали дети и со слезами бросились к ней, чтобы коснуться ее рук и платья.

— Не надо! — прошептал я. — Глупцы!

Она даже не взглянула на них, только погладила по головам.

— Тише, — сказала она почти шепотом, но так, что было слышно всем. Дети успокоились, словно ее голос обладал магической силой. Я стиснул зубы, из глаз у меня брызнули слезы. Она сама была точно дитя, ее нежное лицо — бледнее луны. Она испуганно посмотрела на Хродгара — на его бороду, а не в глаза.

— Мой господин, — сказала она.

О горе! О гнусное попрание здравого смысла!

Я вообразил, как прыгаю с высокого дерева и на четвереньках несусь сквозь толпу, завывая, хныча и что-то бормоча, падаю ниц к ее ногам, обутым в маленькие меховые сапожки. «Пощади! — кричу я. — А-арх! Бу-бу!» Я закрыл ладонями глаза, изо всех сил стараясь не рассмеяться.

Нет нужды рассказывать дальше. Старый король принял этот дар молодого короля, а также другие: мечи и кубки, девушек и юношей, ее слуг. Еще несколько дней обе стороны обменивались речами — витиеватыми, тошнотворно поэтичными, насквозь лживыми, а затем, под плач и причитания провожавших, Скильдинги, сказав на прощание еще несколько трогательных слов, отбыли домой, увозя с собой Вальтеов и ее красавиц-служанок.

Мерзкая зима. Я не мог нападать на них, будто какие-то чары удерживали меня. Скорчившись, я сидел в пещере, скрежеща зубами, колотя себя кулаками по лбу и проклиная природу. Иногда я выбирался на обледенелые утесы и смотрел вниз, туда, где словно лучистые звезды голубели огни, образуя замысловатый узор на снегу. Я бил кулаками по ледяной корке, покрывавшей скалы. Это не приносило облегчения. Вернувшись в пещеру, я слушал, как бледной тенью мечется взад и вперед моя мать, движимая яростным беспокойством из-за того яростного беспокойства, которое она ощущала во мне, но от которого не могла меня избавить. Безобразная, сгорбленная, острозубая, с глазами, горящими от напрасной безумной любви, она бы с радостью отдала жизнь, чтобы прекратить мои страдания. Трудно не заметить чудовищную параллель. Ведь и та красавица внизу готова отдать — уже отдала — свою жизнь ради тех, кого любит. Точно так же, на тех же условиях, при первой благоприятной возможности поступила бы любая другая строящая глазки красотка при ее дворе. Запах дракона, как серный дым, обволакивал меня. Порой я, задыхаясь, в ужасе просыпался.