Круглая молния - [21]

«Кому же мне его подарить? — подумал Леха, потому что радость переполняла его, и он уже забыл, что сам всю жизнь мечтал о камне, чтоб быть командиром. — Ладно, потом подарю», — решил он и пошел снова на свадьбу.

В сенях прямо на полу лежал Саня Маленький и невнятно выкрикивал:

— Даешь! Даешь!

А что «даешь» — и сам, видно, не знал. Рядом с ним сидели его двойняшки Танька-Манька и за руки тянули его в разные стороны:

— Пап, вставай. Пап, люди смотрят!

— Даешь! — в ответ кричал им Саня Маленький.

Другой же дедов дружка гармонист Славка изнемогал под тяжестью мехов — они не хотели никак расходиться. А гости требовали. Голоса их охрипли и осипли, но свадьба еще и не приближалась к своему разгару — не было драки. Гармонист играл, и все, кто еще на ногах, были на кругу.

Разрешите станцевать,

Разрешите топнуть,

А невжели в этой хате

Переводы лопнут?

За столом сидели только жених с невестой и молча, сосредоточенно о чем-то думали. Леха даже удивился: все пьяны кругом, а дед Егорыч не пьян. И тетя Алиса тоже. Лицо бледное-бледное, а глаза грустные. И вдруг повеселели ее глаза, чем-то встревожились. Леха поглядел туда, куда тетя Алиса глядела, и увидел отца. Он протиснулся между гостей и направился прямо к столу.

— Миша, друг ситный, — привстал навстречу ему Егорыч и протянул стакан водки. — За здоровье, за счастье не побрезгуй.

И странное дело — отец взял у него стакан, потом медленно оглядел весь стол — холодец и пироги, соленые огурцы и яичницу, мед в тарелках и брагу в кувшинах — и выпил, залпом, целый стакан. Алиса охнула, потом ладонью к горлу прижалась и улыбнулась отцу, жалко так, виновато, словно своей улыбкой прощенья у него попросила. Но отец прощать не стал, а резко и грубо приказал ей:

— А ну-ка, вставай! Хватит, поневестилась!

Дед Егорыч засуетился: как же это так, люди добрые, приходит чужой человек и вдруг командует?

— Не в своей хате! Не имеешь права! — закричал он и повернулся к Алисе за поддержкой, чтоб она как хозяйка тоже слово сказала. Но Алиса, привстав из-за стола и не обижаясь на грубые слова его, тянулась к отцу руками, губами, всем телом, шептала:

— А Мишенька, а голубчик мой, пришел наконец, да что ж это ты придумал?

— Пойдем, — сказал отец ей и больше ничего не сказал, одно это слово «пойдем», и Алиса пошла за ним, даже ничего не спросила.

Леха стоял и глазам не верил своим. Он подумал, что это он зажмурился, и оттого все идет так — наоборот, и даже ущипнул себя в кармане за ногу, чтоб открыть глаза. Но глаза у него и так были открыты, и с открытыми глазами он видел, как по хате к дверям меж пьяных гостей и разбитых стаканов шли они, взявшись за руки, отец и Алиса. Все гости затихли и слово даже не вымолвили, все только стояли и смотрели, как они шли, и может быть, не один из них подумал в эту минуту, какая это добрая и красивая пара.

И только после того, как ушли они, и вспыхнула обязательная на каждой свадьбе драка. Дрался дед Егорыч со своим дружкой Саней Маленьким.

Кому все-таки подарить синий камень? Леха шел по деревне и думал: кому? Может, деду Егорычу, теперь ведь он совсем один остался? А может, Таньке-Маньке, чтоб командирами были? Нет, Таньке-Маньке нельзя, их двое, а камень один, еще подерутся.

Над головой, шумно рассекая воздух длинными крыльями, пролетел аист, опустился в гнездо на силосной башне.

«Надо хоть на ферму сходить — попрощаться», — подумал Леха.

Коров на ферме уже не было — всех на Центральную перевели, и пусто-пусто чернел хлев с засохшими кучами навоза по углам. Теперь он уж не был похож на аэродром или на взлетную площадку, потому что кормобак и тот увезли. А где же аист?

Аист стоял в гнезде на одной ноге и дремал. Леха заложил два пальца в рот и свистнул, но аист и не думал испугаться, он только открыл один глаз и осуждающе поглядел на Леху: что, делать больше нечего?

Дел у Лехи было полно, он помахал аисту на прощанье кепкой и побежал к деду Егорычу. Егорыч лежал на печке и стонал.

— Ой, Лешенька, ой, голубчик, спасибо хоть ты навестил, а то ведь никакая собака не забежит. Как есть-пить за чужой счет, целое застолье набилось, а как водицы подать…

Леха вышел в сенцы, зачерпнул ковшик воды, подал на печку. Егорыч жадно хлебнул, задохнулся и закричал:

— Ты что, зимолеток, мне голую воду суешь? Браги подай хоть глоточек.

— А где брага?

— В подпол слазь. Там еще осталось на донышке.

Леха достал из подпола трехлитровую бутыль — она была полным-полнехонька, стал наливать в кружку и не мог налить, бутыль так и выскальзывала у него из рук как мокрая щука.

— Ну что ты там возишься, пащенок?

— Да никак в кружку не налью.

— Ладно, давай всю бутыль-то.

На печке долго булькало, потом повеселевший голос деда Егорыча произнес:

— Давай и ты, Лех, ко мне лезь, поговорить по душам надобно.

Леха устроился рядом с ним на припечке. Дед Егорыч долго молчал, и Леха подумал, не заснул ли он. Но вот снова забулькало в бутылке, потом дед Егорыч спросил:

— Отец дома?

— Дома.

— Что делает?

— Вещи собирает. На Центральную перебираемся.

— Все-таки надумали?

— А что, дед Егорыч, — сказал Леха, — поедем и ты с нами. На Центральной и свет, и водопровод, и танцы каждый день.