Круг замкнулся - [3]

. В Москве в его отделение[2] зашла дама лет двадцати пяти, путешествующая в полном одиночестве. Она села напротив и с интересом скользнула по сыщику глазами такого изумительно зелёного цвета, что титулярный советник инстинктивно втянул живот и поправил и так идеально подвязанный галстук. Когда кондуктор проверял билеты, Мечислав Николаевич узнал, что барыня тоже едет в Муром. Разговорились, познакомились. Наталья Романовна представилось муромской помещицей. Она ехала в своё имение, где намеривалась пробыть всё лето.

В гостиницу с вокзала поехали на одном извозчике. Помещица заняла «генеральский» номер ценой в три рубля во втором этаже, чиновник — полуторарублёвый в первом. Едва Кунцевич успел умыться и переодеться, как услышал осторожный стук в дверь. На пороге стояла давешняя попутчица.

— Я прошу меня простить, Мечислав Николаевич, но у меня будет к вам огромная просьба. Не могли бы вы сопроводить меня в ресторан? Я не хочу ужинать в номере, а выйти мне абсолютно не с кем — просительница посмотрела на чиновника своими изумрудно-зелёными глазами, и он немедленно согласился:

— Почту за честь, мадам.

Вечер пролетел как один миг. Титулярный советник был в ударе — он остроумно шутил, блистал прекрасными манерами, был щедр и весел. Результат не заставил себя ждать:

— Как только все угомонятся, прошу ко мне — прошептала Наталья Романовна, протягивая в дверях своего номера руку для поцелуя…

На улице запели первые петухи и Кунцевич понял, что пора идти восвояси. Он спустил ноги с кровати и, стараясь не шуметь, стал шарить по полу, ища предметы гардероба.

— Жду тебя к двум часам, сходим куда-нибудь пообедать, — тихо сказала помещица.

— Всенепременно, всенепременно. Ты когда в имение?

— Не знаю. Я вчера справилась — дороги до сих пор ужасны. Подожду пока высохнут. Да и горничную надо нанять. Есть тут контора по найму, не знаешь?

— Понятия не имею. Кстати, а почему ты без прислуги едешь?

— Я её рассчитала перед самым отъездом за нерадение. Всё, я спать хочу, прощай. Прощай до обеда.

Проснулся Мечислав Николаевич от сильного стука в дверь. Он сунул ноги в туфли, набросил на плечи халат и повернул ключ в замке. Дверь распахнулась, едва не ударив титулярного советника по лбу, и в номер вломилась целая толпа, возглавлял которую представительный мужчина лет сорока в полицейской форме с петлицами пристава и погонами коллежского секретаря.

— Господин Кунцевич? — громогласно поинтересовался полициант.

— Да, — растеряно согласился титулярный советник.

— Городской пристав Трубецкой. Вынужден вам сообщить, что вы арестованы по подозрению в убийстве вдовы отставного гвардии корнета госпожи Кошельковой. Прошу следовать за мной.

Мечислав Николаевич опешил:

— Кошельковой? Позвольте я не имею чести…

— Ну не надо, не надо отрицать очевидных фактов. Вас половина города вчера видела вместе.

— Боже мой! Вы про Наталью Романовну? Она убита? Не может быть!

— Собирайтесь, милостивый государь, а пока вы собираетесь, мы проведём в вашем номере обыск.

— Да, но мне надобно переодеться. Не могли бы вы выйти?

— Ни в коем случае. Извольте пройти за ширму.

— Удалите хотя бы ваших спутников. Я на вас не нападу.

Пристав окинул взглядом фигуру собеседника и усмехнулся.

— Господа! — обратился он к пришедшем вместе с ним людям — потрудитесь обождать нас в коридоре.

— Итак, вы утверждаете, что когда ушли от госпожи Кошельковой, она находилась в добром здравии?

— Утверждаю.

— А как же в её прекрасной головке появилась дырка от пули?

— Понятия не имею.

— Значит, убили её не вы?

— Нет, не я. Зачем мне её убивать?

— Ну, причины могут быть самые разные — ссора, ревность, корысть…

— Да я только вчера с ней познакомился, какая ревность, какая корысть?! У неё что, что-то пропало?

Пристав на вопрос не ответил, а задал вопрос сам:

— Вы к нам зачем пожаловали?

— Наследство оформлять. Брат у меня умер, Казимир Николаевич Кунцевич. Вы же наверняка его знали.

— Знавал, знавал вашего братца. Доставил он мне хлопот.

— Это каких же?

— А то вы не знаете! Братец ваш первым красным заводилой в городе был. Во всех сборищах, во всех манифестациях — в первом ряду. Эх, были бы нонче другие времена, давно бы он у меня уехал соболей пасти.

— Больше он вас не обеспокоит.

Пристав промолчал, потом спросил:

— Значит наследство. Велико ли оно?

— Дом с мезонином и два осминника земли с садом.

— Неплохо. А, позвольте вас спросить, почему вы на гостиницу потратились, а не в унаследованном доме остановились?

— Я, знаете ли, привык жить с определённым комфортом. А дом стоит несколько месяцев нетопленным, прислуги там нет, ну не стану же я сам печку топить и завтрак себе готовить?

— Понятно-с. И что с домом собираетесь делать — продавать, или сами жить станете?

— Хотел продать.

— А может быть…

Кунцевич так и не узнал, что ему хотел предложить пристав, так как дверь открылась и в кабинет стремительно вошли два человека — седовласый, пожилой, грузный мужчина в форме исправника и судейский чиновник лет тридцати пяти, в очках в золотой оправе.

Пристав вскочил.

— Ну, как продвигается дознание, Василий Николаевич? — обратился к нему исправник. — Надеюсь, вам уже удалось довести господина Кунцевича до сознания?