Кровавый удар - [68]

— Когда?

— Позавчера вечером.

Мы с Дином пустили судно вниз по реке и вошли в Те-Солент. Там было полно яхт с белыми парусами, которые собирались провести еще одно воскресенье, перекликаясь по рациям и претендуя на страховку. Затем мы двинулись на восток. Когда мы выбрались из толпы судов, я позвонил по телефону.

Дикки был в Саутгемптоне. Когда телефон зазвонит, он, конечно, будет сидеть у себя на балконе, складывая "Санди телеграф" и вытирая с губ полотняной салфеткой следы вареного яйца. И его будут точить червячки страха.

— Дикки, — спросил я. — Вы мне звонили?

— Билл, — сказал он. — Послушай, старик, у нас, конечно, есть разногласия. Но я буду говорить по существу. Я бы хотел, чтобы "Лисица" совершила рейс "Молодежной компании" в Балтийское море.

Его голос так и лучился доброжелательностью. Я оторопел. Я ожидал, что недовольства будет гораздо больше.

— Господи, — отреагировал я спокойно. — Как это все неожиданно.

— Кое-что изменилось. У меня... в общем, я получил гарантию. Ну так вот. Какие у вас планы?

Он хотел, чтобы я заглотил наживку.

— Я поплыву в Рамсгейт, — сказал я. — Договорюсь, чтобы экипаж собрался там в полдень. Мы будем на месте завтра утром. В одиннадцать самое позднее.

— Превосходно, — одобрил он. — Просто превосходно. На Балтику поплывут еще два судна. "Вильма" и "Ксеркс". Я буду там. Невилл Глейзбрук приедет на неделю.

Да неужели?! — подумал я. Гнусный старый лицемер.

— Условия фрахта как обычно, — продолжал он.

— Вы можете сделать мне одолжение? — спросил я. — Позвоните моему брату Кристоферу и скажите ему то, что сейчас сказали мне.

Дело сделано, подумал я. Я позвонил Питу и велел ему собирать экипаж.

В восемь часов на следующее утро мы были в Рамсгейте и встали на якорь рядом с судном, полным шумных поляков из Гданьска. В девять на набережной появился голубой микроавтобус. Дверь открылась, и из него высыпали мои ребята, а за ними — Пит.

Он вскочил на палубу.

— Привез твою команду, — сообщил он. — Славные ребятишки.

Я наблюдал за Дином: расхаживая слегка вразвалку, он показывал им "Лисицу". Они смотрели сначала с подозрением, потом его сменил восторг.

Все было прекрасно. Мы с Дикки снова стали друзьями. И он, и Невилл Глейзбрук указали моему милому братцу Кристоферу на преимущества персонального владения своей частью "Лисицы". Клодия будет ужасно разочарована. Дознание — простая формальность. Все улеглось.

Или так я должен был думать.

Но все это не отменяло наличия двух трупов. И это значило, что Билл Тиррелл, который знает слишком много, окажется в определенном месте в определенное время, и это будет известно Дикки Уилсону.

— Пусть поплавают, — сказал я. — Поговорим потом.

Я сунул в карман портативную рацию, забрался в фургон и поехал на станцию.

Я припарковался посреди стоянки и долго расспрашивал кассира в билетной кассе о всех возможных изменениях в обратных билетах на Лондон. Он меня запомнит.

Поезд оказался древней развалюхой с юго-восточной железной дороги. Вагон первого класса был пуст. Я вошел в него и плюхнулся на сиденье с противоположной от платформы стороны. На соседнем перроне никого не было. Очень осторожно я открыл окно, выскользнул из вагона, соскочил на рельсы и быстро пошел вдоль поезда, пока не оказался в конце платформы. Потом я поднялся по откосу, вернулся на автостоянку и взял такси.

Водитель машины, которая везла меня по запущенным улицам, слушал первую программу радио. В переулке с булыжной мостовой я попросил остановиться. Направо на ржавеющей белой доске краснели буквы: "КАФЕ". Я как-то завтракал здесь, когда меня застиг шторм в Рамсгейте. На поверхности чая плавал тончайший слой жира. Я взял стакан и уселся за столик у окна.

Окно состояло из кусочков стекла. За окном суша резко обрывалась. Чайки крикливо ссорились в пустоте. Внизу была пристань, а за пристанью — гавань, где шесть или семь яхт были привязаны к понтону. Там была и "Лисица", она маячила у входа в гавань, ожидая парома через Ла-Манш.

Я выпил четыре чашки терпкого чая, съел пару черствых бубликов. Официантка была крашеная блондинка, приверженная к поеданию собственных бубликов и с руками, как подушки. Ей явно нравились высокие смуглые незнакомцы. Я сказал ей, что на улице жарко, и согласился, что стоит прекрасное лето. Парус "Лисицы" был похож на белый скошенный дурацкий колпак, выделяющийся на синей прорези пролива. К воротам дока подкатил красный "ровер" и остановился на двойной желтой линии. Оттуда вышли двое людей и двинулись по набережной.

У меня поторчало во рту, и вовсе не от скверного чая. Официантка продолжала болтать. Я не отвечал. Она обиженно отошла.

Мужчины шли к понтону. Я навел на них бинокль. Оба коренастые, коротко стриженные. Они начали расспрашивать о чем-то экипажи яхт. Когда тот, что повыше, заговорил с поляками, я всмотрелся в его лицо.

У него были широкие плоские щеки, левое ухо забинтовано. О том, что я остановлюсь в Рамсгейте, я сказал только Дикки. Мерзавец бессовестный! Я вытащил из кармана портативную рацию, включил канал 72, корабль.

— Пит, — сказал я. — Флис. Прием.

— Флис, — проквакала рация. — Отбой.