Кровавый удар - [58]

Навести госпожу Ребейн, а мы тебя арестуем.

Но я уже давно не был журналистом. А Билл Тиррелл, сын Джошуа Тиррелла, хотел поехать в Таллинн. И все Биллы Тирреллы заглянули глубоко в эти янтарные глаза и сказали:

— А я буду рад приехать.

Потом я резко поднялся, пошел на корму, ухватился там за бакштаг "Лисицы", которая маневрировала среди водосливов на южных подступах к Сен-Кэтрин-Пойнт, и начал серьезно размышлять.

В основном я думал об отце. Худшим днем моей жизни был тот самый день, когда пришла телеграмма из Тромсё. День, когда я узнал, что он не умер и не давал о себе знать, должен был стать таким же дурным для меня. Я должен был чувствовать злость и обиду.

Так оно в какой-то степени и было. Но чувствовал я прежде всего любопытство.

Где-то на задворках сознания билась мысль, которую я не мог впустить, но она все равно протолкнулась и завладела мною целиком.

Когда пришла телеграмма, ему было сорок восемь лет. Сейчас он был бы стариком. Что, если он еще жив?

Не будь идиотом, сказал я себе.

Но мысль не уходила. Я пошел вниз, взял телефон, набрал номер Дикки Уилсона в Саутгемптоне. Он сразу же подошел; голос у него был теплый и поджаристый, как тост.

— Дикки, — сказал я, — довожу до вашего сведения, что я иду в Финляндию, понравится вам это или нет.

— Не понравится, — ответил он. Голос у него стал холодным.

Я продолжал:

— А еще скажите своим людям, чтобы перестали мне досаждать. Я сообщу в полицию.

— О чем вы говорите? — спросил он. — И где вы находитесь?

— Посреди Ла-Манша, — сказал я. Ни в какую полицию я не собирался. У меня не было достаточных улик, чтобы начать дело. Я надеялся, что Дикки этого не сообразит, но уверен не был. — Повреждения небольшие, чисто внешние. Вы знаете, о чем я говорю.

— Да вы сошли с ума! — заорал он.

Я отключил телефон и запер его обратно в ящик. Потом сменил Дина за рулем. Прогноз погоды для кораблей обещал ветер южный, переходящий в юго-западный, от четырех до пяти баллов, а потом до семи. Далеко на юге показался край серой тучи. "Лисица" прошла через Крайстчерч-Бэй, оставила Сент-Олбэнз-Хед в пяти милях по правому борту и провела прямую линию по Веймут-Бэй, где было полно парусных яхт, команды которых спешили спрятаться от обещанной непогоды на уютных городских мелководьях.

Под моими руками "Лисица" прямиком шла к мысу Портленд, оставляя за собой ровную, как струнка, полосу. Над заливом Лайм низко теснились пушистые ватные облака. Похолодало, то и дело налетал дождь. Волны стали выше. Время от времени нос "Лисицы" задирался на крутую волну и с треском опускался, полтонны воды обрушивалось вдоль подветренного борта, белые гребни пены завивались штопорами и расплескивались о комингс кубрика. Трудный, суетливый день: свист водяной пыли, поднимаемой ветром, спешащие к мелководью парусники с надутыми до отказа парусами, подпрыгивание семидесятипятифутовой мачты "Лисицы", от которого кружилась голова.

На полпути через залив Лайм ветер переменил направление. Мы с Дином зарифили грот и сняли кливер. "Лисица" запрыгала дальше по пустому серому морю.

Мы прибыли в Пулт в разгар прилива. Я вырулил по полосам пены, которые ветер оставлял на воде, и втиснул бушприт между зелеными и красными огнями входа в парусную гавань Нового Пултни, где была станция Невилла Спирмена.

Мы отдали швартовы в заправочном доке. Было одиннадцать часов, и я приготовился отчалить как можно раньше с утренним приливом. Я надеялся, что Дикки поверит, будто мы в открытом море, и отзовет своих ищеек. Так что мы тихо и спокойно поужинали мясными консервами и черствым хлебом, сидя в озерце желтого света вокруг каютной лампы.

Надя рядом со мной. Я чувствовал, как ее колено прижималось к моему, не сильно, но явно умышленно. Дин быстро поел и попрощался:

— Я труп. Спокойной ночи.

Он закрыл за собой дверь в каюту экипажа. Мы остались одни.

Надя сказала:

— Пойми, я вовсе не пытаюсь заманить тебя в Таллинн, чтобы тебе там пришили дело.

— Я знаю, — сказал я. На самом деле я не знал, чему верить. Но знал, чему хотел верить.

— Хорошо, если ты приедешь. Просто приедешь. — Она взяла мою руку. Я поцеловал ее. Она ответила. Губы у нее были нежные.

Кто-то колотил по крышке люка.

— Мистер Тиррелл! — кричал голос. — Вас к телефону в контору!

Она прижалась ко мне, обняв меня за шею.

— Пусть подождут, — попросила она.

— Я перезвоню.

— Какой-то мистер Глейзбрук, — не унимался голос. — Срочно.

Билл Тиррелл — журналист поднялся.

Надя раскраснелась и выглядела очень соблазнительно при свете лампы. Но я уже уходил по трапу.

Когда я в первый раз был в Пултни, убранство конторы Спирмена состояло из электрического чайника и школьной тетрадки с несколькими записями, лежавшей на столе в углу мастерской. Теперь она была сплошь из стекла, а на случайных участках стены висели фотографии процветающих судов, которые он построил. Я вдохнул аромат нового ковра и задержал взгляд на фотографии: я и Чарли Эгаттер в кубрике "Громовика", в тот год, когда мы пришли вторыми в регате Клир-Айленд.

Потом я взял трубку.

Сочный голос Невилла Глейзбрука произнес:

— Вы отключили у себя телефон.

— Как вы меня нашли?