Кровавый удар - [37]

И вот через три месяца после этого я снова звоню ему.

Я положил трубку. После телефонной будки мне показалось, что воздух близ Беркенхед-Таннел благоухает розами. Снова пошел дождь, на этот раз сильный, образуя в бетоне миллионы крошечных кратеров. Я заплатил за въезд и развернул свой фургон ржавым капотом к реальности. Реальность сегодня — это Аллертонское кладбище, где в три часа должны хоронить Мэри Кларк.

Аллертонское кладбище приносит мало утешения тому, кто верит, что души умерших витают неподалеку от места их захоронения. Оно состоит из черной, как жа, эдвардианской[7] часовни и нескольких обшарпанных лейлендских[8] кипарисов, царящих над многими акрами земли, утыканной мрамором и полированным гранитом. Тут было четыре катафалка, стайка черных лимузинов и множество мужчин и женщин, которые стояли группками и избегали смотреть друг на друга.

Кортеж Мэри было нетрудно найти. Он состоял из трех человек возле гроба из горбыля на маленьком катафалке: двое мужчин в черных костюмах и женщина с платком на голове, в дешевых "веллингтонах" и коричневом, насквозь промокшем плаще, из-под которого свисал розовый подол нижней юбки. У мужчин были гладкие, ничего не выражающие лица помощников гробовщика, занятых малооплачиваемой работой. Лицо женщины под мокрым платком было как бы плохой копией лица Мэри. Подойдя поближе, я сразу заметил, что ее горю немало помогал джин.

Я представился. Ее желтовато-розовые глаза не остановились на мне. Я извинился.

— Ах ты Господи! — сказала она. — Для нее я была пустым местом. Чертов Терри!

Из-под кипарисов выглянул священник.

— Миссис Кларк, — начал он.

Она кивнула ему, едва ли что-нибудь замечая. Он унюхал, в каком она состоянии, и повернулся ко мне.

— Отец Квинлан, — представился он. — Ужасно жаль.

Я согласился, что ужасно жаль. Я отвел его в сторону и спросил:

— А кто такой Терри?

— Ее отец, — сказал Квинлан. У него были черные волосы и бледное ирландское лицо с двойным подбородком и острым носом, с которого стекали капли дождя. — К сожалению, его с нами нет.

— Почему же?

Он посмотрел на меня черными пронизывающими глазами.

— Ему кажется, что дочь его предала. Так что он отправился в пивную. — Отзвук вселенской усталости слышался в голосе священника.

Я посмотрел на гроб из светлых досок на черных дрогах и сказал:

— По-моему, она была молодец, при таких обстоятельствах.

Легкое удивление заставило его нахмурить лоб.

— Вы так считаете? — спросил он. — Знаете, я полностью согласен.

Мы побрели в часовню. Панихида окончилась быстро. Могила была в дальнем углу кладбища, у высокой черной стены. Забытые искусственные венки выгорели на солнце и стали почти бесцветными. Я стоял в грязи, смотрел, как черные ботинки гробовщиков оскальзываются в сырой траве, и жалел, что пришел. Ничего я тут не узнаю. Лучше вспоминать, как она стояла на вахте, улыбалась от удовольствия, как ее длинные ноги в джинсах приспосабливались к качке на палубе, когда "Лисицу" болтало по волнам Северного моря...

Поодаль у стены стоял человек. Он был одет в черное, но это не был гладкий, чопорный костюм гробовщика. На нем была черная кожаная куртка, черная футболка с белым узором на груди и узкие черные джинсы, такие же, как обычно носила Мэри. На ногах — черные полусапожки. Над курткой — грива сальных черных волос. Только лицо не черное — загорелое, как у цыгана, и нос шелушится.

Он зашагал было прочь. Я рванулся в сторону от могилы, чтобы перехватить его. Подойдя достаточно близко, я окликнул:

— Дин!

Он остановился. Посмотрел через плечо. Черные от сажи стены кладбища как раз образовывали угол. Бежать некуда.

Он сказал:

— Привет, Билл!

Зубы нечищенные. Глаза бегают в поисках путей отступления.

— Пойдем проводим, — предложил я.

Он покачал головой.

— Ты же специально приехал в такую даль, — сказал я. — Пойдем.

Он был крутой парень, Дин, в своей кожанке и сапогах. На тощей шее выдавалось адамово яблоко. Глаза наконец перестали бегать. Он кивнул. Мы направились к могиле.

Священник закончил. Он и мать Мэри отошли в сторону. Один из гробовщиков вполголоса отпустил шуточку. Другой усмехнулся. Дин резко развернулся к нему, агрессивно поднял плечи.

— Заткнись, вонючка!

У гробовщика отвисла челюсть. Дин нагнулся и сказал:

— Кончайте.

Мы сняли дерн с холмика около могилы. Рядом стояли две лопаты, прислоненные к отполированной до зеркальности гранитной плите. Дин начал забрасывать гроб землей. Она с глухим стуком ударялась о доски.

— Для этого есть трактор, — заметил гробовщик.

— Пошел в задницу, — огрызнулся Дин, продолжая бросать землю резкими, яростными движениями. Я ему помогал. Через десять минут могила была засыпана. — Дальше пусть они сами, — сказал он, опершись на лопату.

— Я подвезу тебя, — предложил я.

В его горячих глазах стояли слезы.

— Хорошо, — согласился он и отшвырнул лопату на влажную землю.

Под дождем мы направились к автостоянке, в холодный, неприветливый мир, где кому-то, возможно, хотелось убить нас обоих.

* * *

Я подождал, пока мы не выехали на шоссе. Я следил за машинами. "Хвоста" не было ни спереди, ни сзади. Шины, шипя, разбрызгивали грязную воду из черных луж. Я спросил: