Кровавый романтик нацизма. Доктор Геббельс, 1939–1945 - [169]

22 апреля в Берлине вышла новая газета под названием «Бронированный медведь» с подзаголовком «Для защитников Берлина»[126]. Она состояла из жалких четырех страниц форматом немногим больше обычной книги и была напичкана сенсационными репортажами о схватке патриотов с русскими в берлинской подземке. Их перемежали страстные призывы к населению держаться до конца. Она была сделана в жалком любительском стиле и выглядела даже хуже, чем первый выпуск «Ангрифф». Увидь ее Геббельс, и она пробудила бы в нем смешанные чувства. Итак, еще один круг замкнулся – Геббельс снова оказался там, с чего начинал.

Но кто в осажденном Берлине под огнем вражеской артиллерии мог заинтересоваться «Бронированным медведем»? Кого волновали судорожные потуги умирающей пропагандистской машины? Кто-то задумал выпускать листовки для «идущих на подмогу» немецких дивизий, которые якобы должны были освободить город. В них войска призывались поспешить на выручку берлинцам. Листовки «случайно» были сброшены над Берлином, чтобы создать впечатление, что несуществующие войска действительно приближаются к Потсдаму. Неужели мог найтись хоть один человек, который верил этой лжи?

Снова и снова Борман, Риббентроп и все остальные пытались убедить Гитлера уехать в Берхтесгаден. Только 25 апреля они, наконец, смирились с неизбежным. К тому времени русские замкнули кольцо вокруг Берлина, и любые попытки побега стали сопряжены с серьезной опасностью.

5

Геббельсу в эти дни довелось пережить триумф, хотя он и пришел к нему слишком поздно, чтобы осчастливить: наконец-то Геринг впал в немилость.

Создатель и руководитель люфтваффе уехал в Берхтесгаден и оттуда направил Гитлеру телеграмму, в которой изъявлял желание взять на себя командование армией, поскольку фюрер был лишен свободы действий. Телеграмма стала итогом многочисленных недоразумений, в которых, безусловно, был повинен и сам Гитлер. Борман, который в течение многих лет строил козни Герингу, быстро воспользовался положением и сумел убедить Гитлера, что Геринг хочет его предать. Гитлер пришел в бешенство и с пеной у рта кричал всем, кто мог его слышать, что измена Геринга ранила его в сердце. Геббельс ему подыгрывал, что, впрочем, было неудивительно, если вспомнить о том, как долго они враждовали и сколько раз Геббельс безуспешно пытался добиться отстранения Геринга. Он был доволен долгожданным падением соратника, но особой радости не испытывал. Человеку, который мог так искренне ненавидеть, теперь приходилось делать над собой усилие, чтобы злобно посмеяться над Герингом, а ведь раньше это было так легко и естественно. Большая часть того, что он говорил о Геринге и других предателях, звучало настолько принужденно и искусственно, что свидетели про себя назвали его жалким актером – на такое не осмеливались никогда даже его злейшие недоброжелатели[127]. Его взрывы негодования звучали только изредка, а голос он возвышал, только чтобы угодить Гитлеру, а может быть, чтобы укрепить его решимость покончить с собой. Во всем остальном Геббельс вел себя удивительно спокойно в истерической атмосфере, царившей в бункере. Он по-прежнему выглядел холеным и ухоженным, его рубашки были безукоризненно свежими, он тщательно брился и до самого конца следил за ногтями.

Иногда он читал детям книги и пел вместе с ними народные песни. Дети играли в свои обычные игры, но для беготни им не хватало места, поскольку комнаты были не больше купе спального вагона. Когда артобстрел прекращался, детям разрешали погулять в саду. Однажды они увидели в небе над Берлином самолет. «Почему мы не уезжаем отсюда?» – спросили они. Мать отвечала им: «Разве вам не нравится у дядюшки фюрера?» Дети покорно согласились, что у дядюшки фюрера им очень хорошо.

Совершенно неожиданно в бомбоубежище появился профессор Карл Франц Гебхардт, глава немецкого отделения Красного Креста. Он собирался вечером 26 апреля выехать из Берлина на нескольких машинах, принадлежавших Международному Красному Кресту. Он спросил, не нужно ли эвакуировать женщин и детей. Профессор зашел к Магде в ее крошечную комнату, но она и слушать не хотела о бегстве: она останется здесь, и ее дети будут с ней.

Магда была очень занята, имея на руках шестерых маленьких непосед. Одежду приходилось постоянно стирать и гладить, так как они не взяли с собой ничего на смену. Она много играла с ними. Однажды старшая дочь Хельга, развитая не по годам, грустно спросила ее: «Мама, мы должны умереть?»

Магде достало сил спокойно улыбнуться и покачать головой, но она разрыдалась, как только осталась одна. Ее охватывал ужас при мысли о том, что должно было произойти. Хватит ли ей мужества смотреть, как умирают ее дети?[128]

Ева Браун, еще одна женщина, находившаяся в бункере, казалось, полностью примирилась с мыслью о предстоящей смерти. Фактически, она была единственной союзницей Геббельса в маленьком заговоре с целью обеспечить героическую смерть фюрера.

Она всегда держалась в тени, тогда как Гитлер все же был крупнейшей исторической фигурой; ей дозволялось проводить с ним лишь несколько часов в сутки; теперь, в последние дни нацистского режима, ей удалось вступить в свои права. Гитлера покинули почти все бывшие соратники, за исключением считанных друзей, и он полностью принадлежал ей. «Пока смерть не разлучит нас». В Еве Браун еще были живы представления томящейся немецкой горничной о романтической любви.