Кровавый передел - [194]

— Ой, только этого не надо, — испугался я. — Повизжат, а толку…

— А ты лучше молчи, папаша молодой, — сказал Резо. — За девушкой смотреть надо, вах! Такой…

— Какой такой? — взбеленился я.

— А вот такой, — и Хулио провел рукой по собственному обвислому брюху.

— А пошел бы ты… к Фро! — рявкнул я. — Там, должно быть, уже готов маленький Резончик-бутончик…

— Вах! Что он такое говорит?.. Какой бутончик?

— Прекратите! — ударил кулаком по столу генерал Орешко. — Стыдно смотреть, бойцы, вашу мать, спецназначения. Чего орать? Лучше шагайте втроем в «Детский мир», — кивнул в сторону окна, там, на уличной площадке, бурлило торговое варево. — Закупайте памперсы, горшки, коляски…

— А мне-то зачем? — оскорбился Никитин. — Я тут вообще при чем?

— А знаю я вас, — отмахнулся генерал. — Кобели!

— Я не кобель, — со слезами на глазах проговорил Никитин.

— Да не кобель он, — защитил друга Резо, — не кобель.

Мы посмотрели друг на друга. В тишине. И такой, что было слышно, как в роддоме № 1 рождается будущий щенок.[270] И потом расхохотались. Не по поводу появления исполнительного участкового, а по причине всей абсурдности происходящего. Подобное не могло произойти нигде, кроме как у нас. И с нами, кобельсдохами. Хотя этого высокого звания мы недостойны. Поскольку Тузик, например, был последователен в своих действиях. И оберегал свою любимую до победного финиша. Благополучного финиша всех маленьких тузикообразных тепленьких существ. И почему я не пес? Никаких бы не было проблем. С сучками.

* * *

Какие могут быть действия у бойцов, обозванных кобелями? Верно, самые решительные. Без труда мы обнаружили нужную нам российско-американскую компанию по недвижимости. Демократия демократией, а учет строгий, как завещал великий Ильич. Слава Богу, не все погубили в чаду всеобщего ликования демоса.

Мы мечтали совершить скорую канитель,[271] да не тут-то было. В тихом, уютном офисе, позволю себе употребить это словцо, находились только дамы. И когда мы ворвались и заорали дикими голосами:

— Всем лежать! — то команда была понята буквально и несчастные решили, что к ним ворвалась банда насильников.

К счастью, я вовремя понял щекотливость ситуации и брякнул:

— Всем стоять!

И тоже неудачно — дамочки захихикали. Как безумные. Наверное, на нервной почве.

— Всем оставаться на своих местах! — рявкнул я. — Налоговая инспекция!

Это подействовало, как стакан водки. Вот что значит найти точную формулировку. Подавившись смехом, весь женский коллектив принялся вытаскивать документацию… Понятно, что сей офис был прикрытием, не более того. Глава компании некто мистер Дж. Джеферри руководил московским филиалом с берегов Гудзона. Его заместитель, некто Лева Шишинский, появлялся крайне редко — один-два раза в месяц, а чаще всего звонил по телефону.

Я, оставив «налоговых инспекторов» проверять кредитоспособность компании, отправился на поиски знаменитой журналистки Елены А.Борсук. О которой знала общественность не только на земле, но и под, и над, и в Африке, и даже в Антарктиде — пингвины на льдине.

А если о ней все знают, то, следовательно, и она обо всех знает.

Мои поиски неудержимой журналистки по всем редакциям столичных газет закончились тем, что мы устроили автогонки по Садовому кольцу. Вернее, гнался я на разбитом своем драндулете за мощной tojota, которая вела себя на дороге, как эмансипированная дама в светском обществе. Поскакать[272] мне удалось лишь с Божьей помощью. И крепких слов из народной лексики. В конце концов мне удалось подрезать импортную колымагу. С риском для собственной жизни. К счастью, реакция у журналистки и тормоза у автоигрушки оказались отменными. Впрочем, как и знания народной лексики. У приятной во всех отношениях Леночки Борсук, фурией вырвавшейся из коробки машины:

— Ты что, ангел мой! Совсем плох на голову и кое-что другое! Естественно, это перевод, чтобы уши обывателя не завяли. Как бананы на февральском морозе. — Смотреть надо, козел! Ты меня понял, дорогой товарищ, или таки не понял? — и хотела меня подушить из газового баллончика, чтобы, видимо, я вспомнил прекрасное детство и правила уличного движения.

Как известно, я никогда не обижаю женщин. Я их уважаю, как рыцарь без страха и упрека. И поэтому, сдерживая все свои чувства и руку, которая предательски нырнула за «стечкиным», я объяснился как мог. Хорошо, что меня в Конторе научили разговаривать с женщинами. Что-что, а понимают они меня с полуслова.

— Посидим, поокаем, — кивнула знаменитая журналистка на свой лимузин. — А я уж решила, что очередной пострадавший от слова…

— Неужели ещё кто-то обижается?

— А то нет! Народец звереет, а власть жиреет… Вчера была на свадьбе сынка одного «хлебного барона»…

— Не в качестве, надеюсь, невесты? — позволил я себе пошутить.

— Инкогнито, — хмыкнула журналистка. — Морды — во! — Покрутила рулевое колесо. — Ни стыда, ни совести. Пир во время чумы, ей-Богу. — Отмахнулась. — Ааа, что там говорить. Слова нынче как медный грош… — И почти без перехода: — Полина-Полина, разумненькая девочка… Самолюбивая… Ну, я от неё чего-то в этом роде ожидала, если честно. Ох, дурочка… — Покачала головой. — Наша ассоциация может подключиться…