Кровавый источник - [33]

— Нам некогда ждать, — уже в дверях сообщил Балуев и добавил: — События разворачиваются слишком быстро.

После его ухода Данила долго еще сидел на стуле в той же позе, разбитый и опустошенный. И о чем бы ни думал он в этот час, перед глазами пылал огонь. Благочестивый огонь семи свечей. И пахло фаршированной рыбой.

Елизаветинск

1992 год, осень

Еврейская суббота начинается в пятницу после заката. Тысячи лет, начиная с Авраама и до наших дней, евреи справляют субботу. Отдыхают душой и телом в этот святой день, избегая малейшей работы. Работать нельзя, нельзя браться за оружие, нельзя разогревать пищу, сморкаться и то нельзя! А уж держать в руках деньги — упаси Бог! Великий грех! Только отдыхать и молиться, молиться и отдыхать.

Страшная осень выдалась в тот год. Каждый день мог стать последним для Мишкольца. И оттого еще большей радостью наполнялось сердце во время субботы. И оттого горячей становились молитвы.

Ноябрь выдался морозным. Вечерами казалось, что город вымер — стоит, накрытый белым саваном. Люди боялись выходить на улицу, напуганные чудовищным ростом преступности и безнаказанностью преступников. Не проходило недели, чтобы кто-нибудь не пал на новом поле брани. На городском кладбище, неподалеку от аллеи воинов, умерших от ран во время Великой Отечественной, появилась новая аллея, с другими «бойцами». Этих увековечивали в бронзе и мраморе — денег не жалели. Шла непримиримая война двух мафиозных кланов, и только на кладбище они лежали все рядом. Вон чугунные столбы с массивными цепями окружают черномраморную плиту и малахитовый столик для поминания — это место упокоения семьи Потаповых. И тут же, вылитый в бронзе по пояс, Кручинин. Такими бюстами удостаивали раньше Героев Советского Союза. Круча улыбался, как живой. Вот только золотых коронок больше не было в этой улыбке. А через три могилки покоится его убийца — Череп, вместе с братом и женой. В отличие от Кручи, он отлит из чугуна, и лошадиный профиль его чернее ночи.

В одну из суббот ноября, то есть в пятницу вечером, после традиционной сауны Володя, накрывшись талесом, усердно молился. Он просил у Бога, у своего невидимого Бога, доброй субботы и мира. Он верил, что в Книге Судеб записаны все его грехи. И за каждый грех придется ответить.

«Пришло время делиться», — говорил себе Володя в последние дни, и откуда-то из темноты входил белобрысый парень в телогрейке и валенках и все шмыгал носом. Противно шмыгал носом.

Они сели за стол. Зажгли семисвечник. Кристина специально к субботе приготовила рыбу, сама испекла халу, сделала форшмак с оливками и сладкий цимес. Открыли вино «Царь Давид», привезенное с Земли Обетованной. Разоделись в пух и прах — субботу надо встречать одетыми особо, по-праздничному. На Кристине были вечернее платье и жемчужное ожерелье, Володя — в просторной белой рубахе с любимыми запонками, маленький Колька — в коротких штанишках и в голубой сорочке с жабо.

— С шаббатом, милый! — улыбалась Кристина.

В такие мгновения она забывала обо всем. Какие могут быть сомнения? Она хозяйка в этом доме. Она его настоящая жена. Они связаны навечно невидимым Богом, хоть и живут в грехе.

— Лехаим! — говорит Володя и, видимо, для Кольки переводит: — За жизнь!

Они пригубили вино, густое, сладкое, как жизнь в Царствии Небесном. И только приступили к еде, как в дверь позвонили. Гость в субботу — дело благостное, а незваный гость — тем паче.

В первый момент Мишкольц даже не узнал его. Он снова оброс, и щеки покрывала щетина. От него исходил дух запущенности. Светлые глаза стали почти белыми. Лицо опухло, видимо, с перепоя.

— Данила? — наконец признал он в пришельце Охлопкова. — Очень рад тебя видеть! Проходи!

— Ничего, что я… — начал тот, но недоговорил.

— Брось церемонии! Проходи! У нас праздник, а гость к празднику — праздник вдвойне!

Охлопков вступил в холл.

— Я по делу к вам, Владимир Евгеньевич…

— Мне сегодня запрещено говорить о делах! Давай раздевайся и — с нами за стол!

— Очень важное дело! — взмолился Данила, и глаза его наполнились слезами. — Дело жизни и смерти.

— Хорошо, — согласился на компромисс Мишкольц, — только давай сначала поедим, а потом поговорим о делах.

Он провел его в столовую с семисвечником, усадил за стол, как самого дорогого гостя.

Охлопков впервые попал в этот дом, но ничему не удивлялся, даже странным обычаям, в общем-то, русской семьи. Не удивлялся он по двум причинам. Во-первых, положение его было таково, что сил на эмоции не оставалось, а во-вторых, Генка Балуев его предупредил и даже посоветовал явиться к Мишкольцу в субботу, когда тот в самом добром расположении духа.

Они ели и пили и были внимательны к гостю. Только маленький Коля сразу надулся, едва Данила уселся за стол, — испугался чужого дядю. И почти перестал есть.

Балуев — хитрый, бестия! — оказался прав. Изучил шефа досконально. С лица Володи не сходили тепло и умиротворенность, хотя совсем еще недавно никто так не приводил Мишкольца в бешенство, как Данила Охлопков.

Но никто, ни Данила, ни Кристина, не ведал, что творится в душе благочестивого иудея, какая там разыгралась стихия!

Владимир Евгеньевич был прекрасно информирован о положении Охлопкова. После того как его второй салон сгорел, городские власти предъявили арендатору счет на крупную сумму. Дело нешуточное — дом охранялся государством. На Охлопкова подали в суд.