Кровать с золотой ножкой - [48]

Отец Янис был похож на монаха из далекого Степного монастыря. Поговаривали, будто монах тот обладал такой мужской силой, что женщины от одного его взгляда могли затяжелеть. Монаха звали Хрисос, и стоило хоть раз увидеть его глаза, чтобы память о них осталась навечно. И не мрачным, демоническим блеском поражали они, а ясностью своей, добродушием, кротостью и даже наивностью. В ту пору Леонтина стала похаживать в православную церковь. Странное дело — Алексис ради нее отрекся oт православия, венчались они в Зунте по лютеранскому обряду, но там, куда ее увезли, кирхи не было. С той поры и началась путаница. Алексис со своими ездил в Степной монастырь. Ничего иного и ей не оставалось. Когда родилась Алма, решено было дочь крестить в Приволжье у немецкого пастора. Но Алма хворала, и родители, опасаясь, что ребенок не выживет, пригласили русского батюшку. Потом и Индрикиса крестили в православной церкви. Правда, по возвращении в Зунте как Леонтина, так и сын ее считались лютеранами.

Увлеченность Леонтины не осталась незамеченной. В предвкушении сенсации старожилы разворошили былые безумства юной Леонтины, и уж конечно припомнили ее исторический выезд на бал и скандальный роман с Рун Молбердье, державшимся веры Моисея. Вольнодумцы в намечавшемся повороте событий чаяли доказательств ханжества религии. Романтиков увлекала интрига сама по себе. Местные мизантропы предосудительно качали головами — ну, знаете… Однако Леонтине до этого не было никакого дела. Возвращаясь домой с обедни, она с нетерпением ожидала следующей, стараясь подольше удержать в сердце дурманящую сладость и упоение, что охватывали ее всякий раз, когда в трепетном пламени свечей и благоухании ладана перед ней возникал облаченный в парчу Янис. Его бархатистый, полнозвучный и раскованный голос возносился под расписные своды храма, чтобы спуститься глуховатым гулом, неуловимым на слух, ощутимым лишь по дрожанию пространства, и дрожь эта, сливаясь с трепетом тела, насквозь пронизывала Леонтину.

Она не сомневалась, что в многоликой толпе прихожан Янис ее видел и отмечал. Желая в том убедиться, она, приходя на богослужение, каждый раз становилась на другое место, и все же, начиная службу, Янис, пролистав глазами светозарные сумерки храма, всегда находил ее, и взгляд его как бы застревал на ней, уже не отклоняясь ни вправо, ни влево. Это было как чудо. Она стояла потупившись. В ушах начинало звенеть, глаза под веками слезились, теплая волна ласково обтекала тело. И, больше ничего вокруг себя не замечая, Леонтина погружалась в эту теплоту, отдавалась мистическим чарам бархатистого, низкого голоса, обнимавшего ее и лишавшего последних сил.

Отец Янис жил не в Зунте. После службы, облачившись в темное широкое пальто, темную велюровую шляпу, с элегантным несессером в руках он отбывал в уездный город. В противоположность настоятелю церкви, отцу Николаю, низкорослому замшелому старичку, который ходил в нечищеных башмаках и от которого несло чесноком и потом, — Янис в приватном обличье являл собой образец солидного мужчины. И выражение лица у него было особенное, и прическа самобытная. Яниса невозможно было принять ни за чиновника, ни за банкира. Но он вполне мог сойти за деятеля искусств: оперного певца, премьера труппы, дирижера или маститого писателя.

Незадолго до пасхи в Зунте прошел слух, будто Леонтина собирается пожертвовать деньги на позолоту купола православной церкви. Впрочем, все это оказалось сплетнями, злословием. На самом деле Леонтина раз-другой, притом неудачно, попыталась встретиться с отцом Янисом, чтобы выяснить, каким образом она может поспособствовать улучшению быта православной паствы, имея в виду прежде всего бедных, больных и сирых. Но Леонтина вечно натыкалась на отца Николая, а исходившие от него земные запахи охлаждали ее душевные порывы. К тому же она не была уверена, сумеет ли отец Николай по своему старческому скудоумию понять ее. А потому, не раскрывая целей визита, она ограничивалась просьбой наведаться в другой раз.

Наконец упорство Леонтины увенчалось успехом. Слепящим сиянием ощутила она на своем лице кроткий и ясный взгляд отца Яниса, ресницы ее оросились слезами, и снова теплая волна объяла тело.

— Что вас гнетет? — спросил хорошо знакомый низкий мужественный голос, прозвучавший с кротостью, от которой сжималось сердце, и твердостью, внушавшей покой и доверие.

— Ах, словами этого не выразить. Должно быть, я очень грешна.

Они говорили о хрупкой природе души, неизбежности страданий, стремлении человека к ясности и о страстях, всегда стремящихся замутить чистоту и непорочность. А после того как отец Янис осведомился, нет ли еще какой-нибудь причины для ее посещения, Леонтина объявила о своем намерении для нужд паствы пожертвовать определенную сумму денег.

Это и явилось единственным основанием для неуклюжего демарша, который поспешил предпринять новый пастор лютеранской кирки Дамбекалн. Вызвав к себе Леонтину, он с плохо скрываемым озлоблением потребовал у нее объяснений относительно ее связей с православным приходом и ее дальнейшей принадлежности к евангелической лютеранской церкви. Слова Дамбекална Леонтина выслушала с надменным спокойствием.