Кровь Заката - [52]

Ифранка ничего не понимала в арцийских делах, ей все казалось чужим, непонятным и неприятным. Женщины были слишком красивы и роскошно одеты, кавалеры говорили малопонятно, читали дамам вирши, состоявшие из сплошных намеков, и все это блестящее и шумное сборище молодую королеву словно бы не замечало. А она была слишком гордой и неловкой, чтобы в него войти и занять причитающееся ей место. На приемах и балах она получала положенные по этикету знаки внимания, но и там все портил противный Пьер, которого приходилось держать за руку и одергивать, когда он принимался распихивать по карманам сласти. Агнеса проверяла, не сунул ли он за пазуху одного из своих отвратительных крысят, следила за тем, чтоб он не переел и не сказал чего-нибудь особенно глупого. Она прекрасно танцевала, но Пьер не мог сделать в танце ни одного па, а пригласить королеву мог только король или придворный, который догадался бы спросить у него разрешения. Но разрешения никто не спрашивал.

Конечно, веди Жозеф себя иначе, было бы другим и отношение к его племяннице. Но, увы… Ифрана не только не дала за ней ни гроша, но и не пошла ни на какие уступки, стычки на границе продолжались. Она была не вестницей мира и даже не заложницей (родственнички пожертвовали бы ею и не чихнули), а бесплатным приложением к слабоумному королю. За три года Агнеса успела возненавидеть и Арцию, и Пьера, и всех своих новых знакомых. От вспышек гнева ее удерживала лишь шаткость собственного положения. Брак фактически так и не состоялся и мог быть расторгнут в любое мгновение, а возвращаться к отцу опозоренной было еще хуже, чем прозябать в Мунте.

Правда, был человек, который к ней относился с постоянной ласковой почтительностью. Именно он рассказывал о том, что творится в стране, пытался повлиять на Пьера и сделать их брак чем-то большим, чем сон в одной постели. Это было мучительно, потому что у короля была отвратительная привычка вставать ночами, есть и пить в кровати, от чего там оставались крошки, таскать с собой своих крысят и говорить совершенно отвратительные вещи, вроде того, что у нее такие же усы, как у его распрекрасных хомяков, и что у нее самые большие ноги при дворе.

У Агнесы совсем уж было опустились руки, когда Жан Фарбье решился на серьезный разговор с ней. Граф был круглым дураком, выжидая три года и пытаясь свести ее с муженьком. Оказывается, из ее положения есть выход. Очень простой. Стать матерью наследника. И это будет настоящий наследник, так как в жилах Фарбье течет кровь Арроев, а то, что его герб раньше был отмечен кошачьей лапой, то это не волнует никого, кроме герольдистов. Агнеса согласилась сразу же. Ее не устраивало, чтобы все досталось каким-то Тагэре, заклятым врагам Ифраны, которые даже не сочли нужным приехать в Мунт, дабы поцеловать руку новой королеве. И потом, за три года безысходности она заслужила право на настоящую жизнь! Фарбье недурен собой, он держит Арцию в руках, для своего сына он, разумеется, сделает все. А ей можно не бояться быть пойманной на измене королю, что в лучшем случае закончилось бы разводом, а в худшем – публичным позором и пожизненной ссылкой в отдаленный дюз. Если б не это, Агнеса постаралась бы разнообразить свою жизнь и раньше, но ее отношения с Пьером были слишком очевидными, чтобы можно было спрятать концы в воду. Другое дело, когда ее союзником становится всемогущий Фарбье. К тому же, похоже, она ему нравится.

Королева придирчиво оглядела свое отражение. Конечно, будь это в ее власти, она бы сделала нос поменьше, а губы попухлее, но волосы и глаза очень даже неплохи. Смугловата? Не беда! Платье цвета спелого абрикоса это скроет. И потом, можно задернуть портьеры и зажечь свечи, при их свете все становятся красивее. Жан не будет настаивать на ярком освещении, иначе ему придется признать, что он носит парик, а мужчине легче признаться в пяти убийствах, чем в одной лысине. Королева защелкнула на шее ожерелье из крупных гранатов, подмигнула своему отражению и, набросив на плечи атэвскую шаль цвета слоновой кости, вышла из комнаты.

2862 год от В.И.

Вечер 15-го дня месяца Медведя.

Арция. Мунт

– Ты сошел с ума, – пожилой менестрель залпом осушил кубок лучшего вина мэтра Тома́ и налил себе еще, – что ты здесь делаешь?

– То же, что и ты, полагаю, – сверкнул глазами седой, – не думаю, что меня здесь кто-то вспомнит, разве что ты… А вот тебя точно не признать.

– Так выглядел мой учитель… Давненько это было.

– «Давнее видится как наяву, а «сегодня» нам кажется сном» – так, кажется, писал… как же его звали…

– Ты помнишь?

– Я помню Проклятый знает что! Никак не могу понять, почему одно остается в голове, а другое куда-то уходит. Ну, будь здоров и по возможности счастлив.

– Обязательно буду, а тебе разве…

– Я могу пить, друг. Я много чего могу… Да не бойся ты за меня, я должен дождаться, и я дождусь. На это меня хватит.

– И все равно не стоит!

– Стоит, эмико, – седой засмеялся, откинув рукой со лба белую прядь, – ой как стоит. Ты это знаешь не хуже меня. Есть дела, которые за нас никто не сделает. Тут даже ты мне не помощник, хоть я и чертовски рад тебя видеть не на этой дурацкой скале. Как ты меня отыскал?