Кровь тамплиеров - [15]

Что-то твердое и холодное коснулось его лба. Зеленые осколки стекла разлетелись во все стороны, опасно поблескивая в мерцающем свете костра. Давид почувствовал, как теплая густая кровь обильно течет из раны над его левой бровью, еще прежде, чем понял, что это один из сообщников Франка разбил пустую бутылку из-под шампанского о его голову. Он ожидал от себя, что продержится на шатающихся ногах самое большее несколько секунд, прежде чем головокружение и боль одолеют его и на время перенесут в блаженный, как он надеялся, мир грез. Но ничего подобного с ним не случилось. Лишь очень недолго он ощущал неприятное жжение над левым глазом и короткое стягивание, похожее на судорогу, которая, однако, за полсекунды словно распознала неправильность появления раны не на той части тела и не у того человека, признала ошибку и так же внезапно, как и появилась, исчезла. И больше ничего? Или он находится в шоке и потому ничего не чувствует?

Сообщник Франка некоторое время переводил недоверчивый взгляд с горлышка бутылки, которое он все еще держал в руке, на Давида, потом заметно побледнел, бросил бутылку в канаву и попятился.

Стелла буквально остолбенела, она растерянно смотрела на Давида широко распахнутыми глазами, недоверчиво приоткрыв рот.

Был ли в самом деле только шок причиной того, что он смог устоять на ногах после столь сильного удара? И кто наделил его такими непривычными для него силами, что он смог без труда сломать челюсть Франку? Боже милостивый, неужто он способен серьезно ранить человека? Или он и вправду одержим каким-то злым демоном, который блокировал его боль, чтобы Давид отдал ему за это свою душу?

По крайней мере, в этот момент все действительно смотрели на него как на одержимого демонами, а иные воображали, что сейчас у него из ушей полезут безобразные, гадкие щупальца чертенят.

Он крутанулся на каблуке-и внезапно бросился бежать. Только когда лесная тьма прочно окутала его своим защитным покрывалом, Давид замедлил шаги. Примерно на полпути между поляной и зданием интерната он остановился, опустился на колени и дал волю слезам, стыду и ужасу.

Ему казалось, что он довольно долго просидел на корточках в лесных дебрях, непрерывно всхлипывая, однако после того, как он, собравшись с силами, снова встал на ноги, Давид обнаружил, что это не так. Когда он дошел до площадки парка, расположенной на самом краю монастырской территории, всего через несколько мгновений после него, тяжело дыша, из подлеска выбежала Стелла.

— Давид! Подожди! — задыхаясь, крикнула она, но он не остановился, а, наоборот, ускорил шаги.

Достаточно того, что ему стыдно перед самим собой. Было бы непереносимо совестно посмотреть ей сейчас в глаза. Однако она все же его догнала.

— Да погоди же наконец! — Она схватила его за запястье, так что ему ничего не оставалось, как остановиться: он не хотел вырывать у нее руку силой. Он вообще никогда в жизни не хотел бы применять силу против кого бы то ни было, даже для того, чтобы защищаться.

— Уходи! — вместо этого вдруг закричал он на нее. — Оставь меня в покое!

Стелла посмотрела на него озабоченно, однако руку его все же выпустила. Давид отвернулся от нее и поспешил вперед, но Стелла упорно продолжала следовать за ним.

— Я очень сожалею, Давид… — прошептала она.

Услышав эти слова, он остановился.

О чем это она, интересно, сожалеет? Что пригласила его на танцы, чтобы спровоцировать Франка? Чтобы продемонстрировать этому трижды проклятому идиоту, что она ему не принадлежит? Ну да! Давид заметил короткий, презрительный и торжествующий взгляд, который она искоса бросила на Франка с танцплощадки, но в своем тогдашнем блаженном настроении он сразу же о нем позабыл. Если именно это она имела в виду, говоря, что сожалеет, то может продолжать сожалеть сколько душе угодно.

— О'кей, ты был прав, а я дала маху, — продолжала Стелла, стоя рядом и беспомощно пожимая плечами. — Мне следовало заранее знать, что такой идиот, как Франк, может из-за этого взбеситься. — Она посмотрела на него сбоку, полная ожидания и надежды на примирение. — Я правда очень-очень сожалею, Давид, — тихо повторила она и, поскольку он никак не реагировал на ее слова, притянула его к себе, ласково погладила по щеке и встала на цыпочки, чтобы критическим взглядом осмотреть рану над его глазом. — Ну-ка, дай взглянуть на твою несчастную черепушку!

Вопреки воле он позволил ей осмотреть рану. Все в нем противилось ее прикосновениям. «Я допустил ошибку», — мысленно бранил он себя. Никогда больше ни во что такое он не ввяжется, никогда не допустит, чтобы какая-нибудь девушка так затронула его сердце. Он должен придерживаться того, чего молча, без слов, ожидает от него Квентин. Ему не следует покидать монастырь, обеспечивающий надежную защиту в жизни, он. должен еще больше сконцентрироваться на занятиях, не представляющих опасности: на чтении пожелтевших, пыльных документов — свидетельств прошедших лучших времен. Проклятие! Ведь именно сегодня он начал всерьез подумывать о том, чтобы покинуть монастырь и Квентина. Именно сегодня утром он вдруг почувствовал себя достаточно сильным и зрелым для познания большого, бескрайнего мира, лежащего за монастырскими стенами. И как же далеко он от них ушел? Он не прошел и тысячи метров — и сразу же потерпел позорный провал.