Кровь слепа - [137]

— Так это началось уже тогда?

— Рукоприкладство? Нет. Ненависть — да! Когда Инес стала моей женой, баланс сил качнулся в мою сторону и я получил над ней перевес, я стал делать попытки сломить ее своими беззастенчивыми и дикими изменами, — продолжал Кальдерон. — Когда шестого июня произошел этот взрыв, мы оба уже созрели для насилия, то есть я готов был прибегнуть к насилию, она — терпеть его от меня. Я накопил в себе для этого достаточно сил и злости, она же чувствовала себя слабой и униженной. Думаю даже, что на этой стадии в наших отношениях появилось нечто от садомазохизма. В то утро, когда я вернулся от Марисы, все могло бы вылиться просто в очередную ссору, но она стала меня подначивать, толкать дальше. Она словно дразнила меня, и я поддался, что было непростительно.

— Так это она толкала тебя на насильственные действия?

— Наверно, она не отдавала себе в этом отчет. Мы кричали и ругались, мы швыряли друг в друга оскорбления, и, по-моему, следующий шаг был единственно возможным. Тебе известно, какую важность имело для Инес общественное мнение. Она не могла просто уйти, признав, что и второй ее брак не удался. И мне был бы мучителен развод с ней. Ей хотелось, чтобы я ее ударил и потом, раскаявшись, смягчившись, снова пал к ее ногам, она простила бы меня, и мы вновь были бы вместе. Но я удивил как ее, так и себя. Я и не догадывался, что способен на такую ярость, что во мне поселилось столько злобы.

— Но ты почувствовал раскаяние?

— Тогда — нет. Понимаю, что, может быть, это прозвучит чересчур патетично, но я ощутил в себе невиданную силу. Избиение хрупкой, в пятьдесят килограммов весом женщины, ее испуг и беспомощность должны были бы ужаснуть меня, но ужаса я не ощутил. Позже, узнав от Марисы об их стычке с Инес в Садах Мурильо, я опять разъярился и избил Инес еще раз — сильнее. И опять же — никакого раскаяния. Только бешеная ярость.

— А что было потом, после побоев?

— Я бродил по улицам, думая о том, что все кончено, что пути назад нет.

— Но ты уже знал, как трудно будет тебе развестись с Инес, — сказал Фалькон. — Не пришла ли тебе на ум ваша с Марисой шутка насчет «истинно буржуазного решения» проблемы, альтернативного сложностям и хлопотам развода?

— Пришла. Конечно, не так ясно и отчетливо. Но я был в ярости. Я хотел избавиться от Инес.

— И что потом? Броситься в объятия Марисы?

— Нет.

Он покачал головой.

— Зачем же так жестоко избивать жену за дурное слово о женщине, которую ты не любишь?

— Назвав Марису «шлюхой с сигарой», Инес высказала то, что я и сам думал о Марисе, как бы сформулировала мое к ней отношение. Мариса была художницей, но ее творчество меня не интересовало. На всем протяжении нашего романа я видел в ней только шлюху и обращался с ней соответственно. И секс наш в значительной степени это отражал. Мариса презирала меня. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю даже, что она меня ненавидела. И надо признаться, что мое поведение и впрямь было отвратительным.

— А что ты скажешь теперь насчет Инес и Марисы?

— Помнишь, во время нашей последней встречи я рассказал тебе, что Алисия обвинила меня в ненависти к женщинам. Меня! Эстебана Кальдерона, чья слава волокиты гремела на весь Дворец правосудия! Да, и вот мне стало ясно, что с Марисой я обращался как со шлюхой, а с Инес — хуже чем с собакой. И смириться с этим знанием оказалось труднее всего.

Фалькон кивал, не поднимая глаз на Кальдерона.

— Помнится, впервые проблеск открывшейся мне правды мелькнул перед моими глазами, когда я пришел в себя, после того как обнаружил в кухне Инес мертвой. Открытие потрясло меня до глубины души — я увидел на ее теле следы прежних побоев и запаниковал, потому что понял, что это с очевидностью делает меня главным подозреваемым в ее убийстве. Вспоминая потом ту ночь, я всегда особенно подчеркивал, что намерения убить ее у меня не было.

— Потому что это должно было стать главным аргументом твоей защиты на суде, — сказал Фалькон.

— Именно. Но в результате моих бесед с Алисией я припомнил, что, возвращаясь в квартиру и увидев свет в кухне, я так не хотел новой с ней встречи и новой ссоры, что пожелал ей умереть, исчезнуть из моей жизни. А потом я увидел Инес в луже ее крови, и тогда у меня закралась мысль, что убийцей мог быть и я. Видеть ее мертвой на этом безобразно ярком свету было все равно как очутиться лицом к лицу с собственной своей виной. Видение это и эта мысль буквально лишали меня рассудка.

Уже к вечеру Фалькон добрался до управления. Весь их отряд находился на месте. Люди были оживленны, чувствовали подъем. Предыдущие два дня оказались на редкость удачными. Серрано протянул ему кружку холодного пива.

— Знаешь что? — сказал Рамирес. — Ты нужен Эльвире.

— Можно подумать, что он не знает номера моего телефона.

— Он собирается восстановить тебя на службе.

— Вряд ли.

— Во-первых, Спинола, — сказал Рамирес. — Расскажи ему, Эмилио.

— Мы провели обыск в его квартире и нашли там семьдесят восемь граммов кокаина, сорок граммов героина и сто пятьдесят граммов смолы каннабиса, — сказал Перес.

— Стало быть, он наркоман, — пожал плечами Фалькон.

— А еще там обнаружены копии всех заявок на строительство на острове Картуха.