Кровь первая. Арии. Они - [13]

— Ну, чё, сучка, — глухо, прорычала Дануха осипшим от ора голосом, при этом поигрывая каменюкой в руке, — съела? Теперяча, тварина, я вами закусывать буду, а не вы мной. Я вам блядям покажу, у кого подол ширши.

Волчица перестала скалиться, подняла морду, прислушиваясь, принюхалась, затем дёрнула головой вверх и сторону и тут же исчезла. И только тут Дануха с концами поняла, что всё для неё закончилось. Она победила. Азарт схватки отпустил, но внутренняя злость осталась всё на том же месте.

— Так молвите дикой надо стать? — совсем уж осипшим голосом спросила она у кого-то, смотря при этом себе под ноги, но ничего там на рассматривая, — ну так, я вам, покажу, чё значить дика баба. Вы у мяня все, уёбища, кровятиной ссаться будятя.

Кому это она всё говорила, кого стращала да запугивала, знала лишь она сама.

Стало совсем светло. Дануха оглянулась на бесконечно далёкий горизонт за рекой. Там, шевелясь и дёргаясь, будто живое, вылезало из-под земли солнце. На бабу как-то резко навалилась усталость и апатия. Бесчувственное до этого тело, неожиданно заныло, заболело в разных местах. На левой груди рубаха была разодрана волчьими когтями и сильно пропитана кровью. Она аккуратно отлепила рубаху за разрез ворота от тела и заглянула внутрь. Рваные следы когтей чётко прослеживались в мазне запекающейся крови. Похоже сильно зацепил, глубоко, пока тут лапами размахивал.

— Плоха рана, — грустно проговорила она, обращаясь к притихшей Воровайке, — когти грязны. Можеть и гнить начать.

Наконец, она выпустила окровавленный камень и осмотрела руки. Они были тоже все исполосованы ссадинами, но то были мелкие, плёвые. Спина ныла, но туда не заглянешь. Осмотрела рубаху. Грязная, изодранная, вся в крови только не понятно в чьей. Хотя похоже и в своей, и в волчьей. Подобрала на руки смирно сидевшую сороку и двинулась, как и положено бабе по утру, приводить себя в порядок, но пошла не на реку, а дальше на змеиный источник. Она не думала, что непременно встретит там Водяницу в лыве, которая тут же излечит всё это безобразие, но где-то в глубине души все же надеялась на это.

Девы не было на источнике, поэтому лечиться пришлось самой. Осмотрела сороку внутренним взором, пронюхала. Пришла к выводу, что крыло не сломано, а просто отбито. Дануха не знала бывают ли у птиц синяки, но заморачиваться с ней не стала. Это не рана. Само образуется. Поэтому поставив на травку Воровайку, принялась за себя. Разделась до гола, бросила рубахи в родник, отмокать. Занялась сбором трав, главной из которых был подорожник. Затем стоя на коленях, осторожно смыла запёкшуюся кровь с рук и груди. После чего разжевав горькие травы с родниковой водой, аккуратно запечатала все ранки, до которых дотянулась. Пурхаясь[13] в ледяной воде, она основательно замёрзла, поэтому вновь заграбастав сороку и выловив из лывы плавающие там рубахи, двинулась на берег реки, на солнышко греться. Там и постиралась кое как, сидя голой на мелководье, развесив постирушку по прибрежным кустам.

К полудню она уже шагала вдоль берега в рваных, влажных рубахах, с клюкой в руке, найденной на том месте где спала, в направлении берлоги своего братца Данавы. Воровайку оставила там же на берегу, как ни странно легко уговорив её с ней не ходить. Сорока и не пошла. До логова колдуна, в общем-то, было не далеко. Вернулась обратно, когда солнце всё ещё было в прямо над головой. Данавы на месте не оказалось. Опять ушёл куда-то бродить. Следов чужаков видно не было. Значит до него не добрались, но и его судя по жилищу не было уже несколько дней. Надежда на то, что он остался жив, была высока, но, когда этот непутёвый изволит вернуться, непонятно. Хотя с дня на день должен появиться обязательно. На носу ведь Купальная седмица, а к ней он заявится обязательно.

Следующие живые души, о которых вспомнила Дануха — это её еби-бабы родовые, что по лесам посажены, но к ним идти не хотелось по понятным причинам. Все эти бабы большуху ненавидят. Это ж она их сослала — наказала. И таких по местным урочищам аж пять штук сидело. Вспомнила каждую. Последнюю уволокла и луны не прошло. У этой ненависть совсем свежая должна была быть. Да, любить им всем её было не за что. Особенно последней, Сакеве. Детей отобрала, правда уж большеньких, оба пацаны на подросте в ватаге бегали. Да и другие вряд ли забыли её «благоденствия». Дануха мучительно думала, что делать с ними. Пойти предупредить, прибрать к себе или пусть пропадают пропадом? Ведь коль сказать, то та же Сакева может и драться кинуться. Притом ведь драться на смерть будет тварь, а Дануха изранена, может и не сдюжить.

Она сидела на горячей земле у своего тлеющего кута с подветренной стороны и мучительно думала, что делать. Вдруг как гром среди ясного неба из-за бабьих огородов, со склона раздался душераздирающий бабий вопль. Дануха соскочила, всматриваясь сквозь дым, но разглядеть, кто там так орёт, не смогла, лишь поняв, что это кто-то из своих. Неужто кто сбежал? Она, схватив клюку, ринулась огородами вокруг пожарища чуть ли не бегом на вопли. Но не добежав несколько шагов, вдруг резко остановилась и прислушалась. Баба уже не вопила, а причитала и Дануха сразу узнала её. Это была Сакева. И то, о чём она голосила, где-то впереди в бурьяне, большуху просто подкосило и вместо того, чтобы бежать к ней, она рухнула в траву на задницу.