Буйный ветер резво гонит по степи ковыль волнами
Колыхая разнотравье разноцветье разрывая.
Тучи темной кучей в небе гнались ветром словно стадо,
Те, насупившись, толкались. Зрела буря — гнев стихии.
По степным волнам бескрайним, словно чёлн по водной глади
Разрезал траву и ветер чёрный зверь — рожденье Вала…
Зорька пришла в себя лёжа, со связанными за спиной в локтях руками, на густой беровой шкуре. Не открывая глаз, она эту шкуру носом учуяла. Не с чем бы ни перепутала этот запах. Где-то совсем рядом негромко переговаривались мужики. Голоса грубые, приглушённые, незнакомые, поэтому она решила ещё по прикидываться полудохлой, глаз не открывать и не шевелиться. Даже не она так решила, а страх, сковавший всё её сознание так решил за неё. Апогеем этого страха стало то, что где-то совсем рядом с треском и грохотом разорвалась грозовая молния. Зорька аж подпрыгнула лёжа, от неожиданности, и машинально съёжившись, распахнула бешеные глаза. Везде, куда дотягивался взгляд, она видела только берову шкуру, а то, на чём лежала эта шкура, вдруг дрогнуло и начало вертеться. Чужие мужицкие голоса встревоженно загудели вокруг, но о чём они говорили, Зорька разобрать не могла из-за того, что как-то резко хлынул дождь, и голоса утонули в его шуме. Тяжёлые капли увесисто забарабанили по её телу и буквально тут же вода с неба хлынула, как из ведра. Сверху что-то зашуршало и стало темно, но и лить на неё перестало, хотя она уже и успела промокнуть. Зорька осторожно подняла голову и оглядела свою западню. Это оказалась небольшая прямоугольная коробка, со всех сторон накрытая шкурами, только в ногах стенки не было, но разглядеть в узком проёме что-либо, было невозможно, там стояла сплошная стена дождя, и вообще снаружи было как-то темно и хмуро. Она позволила себе пошевелиться, даже по извиваться, чтобы хоть как-то размять затёкшее тело. Понять где она, что произошло, и кто эти мужики, ярица[1] естественно не могла. Она вообще ничего не помнила о том, что произошло. Помнила только, что после обеда убирала посуду со стола, когда земля задрожала, и откуда-то от соседних землянок послышался визг и тревожные крики. Её домашние, кроме братьев, все были в куте[2]. Смятение охватило всех находившихся в землянке, как по команде. Даже посикухи притихли и прижались к маме. Затем всё стихло. Недобрая такая тишина наступила.
— Я пойду, гляну? — шёпотом предложила Милёшка, сестра Зорьки, на два лета помладше её.
— Цыц, — как отрезала мама[3].
Милёшка остановилась у самого выхода как вкопанная, к чему-то напряжённо прислушиваясь снаружи.
— Ой, маменьки, — давя в себе ужас, тихо и сдавлено проговорила она, прижимая руки к груди и пятясь от входа назад, — сюда кто-то идёт.
После этого Зорька не помнила ничего.
Пока шёл дождь, вернее лил ливень, который был, в общем-то, не долгим, она валялась на шкуре и мучительно пыталась сообразить, вернее, придумать хоть какую-нибудь версию происходящего, но всё упиралось только в одно — чёрная степная нежить. Об этой напасти слухи давно гуляли. Налетает, мол, это «отродье ночи» на баймаки, мужиков бьёт, пацанов бьёт, а баб с детьми увозит куда-то в своё подземное логово. Увозят с концами. Никто оттуда ещё не возвращался. Что там с ними делают? Сказывали по-разному, но Зорька почему-то была уверенна, что их там съедают. Хотя говорили, кто во что горазд, но большинство было согласно с Зорькой, вернее она соглашалась с большинством.
Ливень кончился, и она вновь отчётливо услышала человеческие голоса. А может быть, этот зверь по-человечьи говорит, мелькнула у неё мысль, от которой опять всё внутри похолодело, противно заболел живот, и закружилась голова. Ярица поняла, что сейчас снова потеряет сознание и начала глубоко дышать, да притом даже в голос. Вывернувшись, уставив лицо в свободный от шкур проём коробки, откуда проникал свежий воздух. Но тут, откуда не возьмись, в проём заглянула страшная чёрная морда зверя большого и лохматого, с которой чернота буквально текла струями, и она опять отключилась от сознания, издав на прощание не то стон, не то скрип…
В следующий раз она приходила в себя медленно. Поначалу, Зорька никак не могла сообразить, почему её безостановочно трясут, не сильно, как бы ни желая будить, но и не желая при этом оставлять в покое. Глаза открывать не стала. Побоялась. Но поняла даже через закрытые веки, что вокруг светло и благоухает ароматом степного разнотравья. Наконец, к ней вернулся слух, вернее осознание того, что она слышит, и по шороху тележных колёс и фырканью лошадей поняла, что её везут в этой коробке, как на телеге. Зорька приоткрыла глаза до узеньких щёлок. Перед лицом была всё та же берова шкура. Она лежала лицом к стенке. И тут совсем рядом за спиной, низкий мужской голос сказал кому-то:
— Чуть правее держи. Пойдём между холмами.
— Хорошо, атаман, — ответил другой.
Сердце Зорьки заколотилось как сумасшедшее, она с силой зажмурилась и даже попыталась вдавиться всем телом в густой ворс подстилки. Они разговаривали по-человечьи!
Время шло. За спиной молчали. Мерная трясучка успокаивала. Зорька лежала на боку, тупо уставившись в мохнатый ворс шкуры и улыбалась. Почему-то эта шкура напомнила ей прошлогодние Девичьи Дни…