Кровь и песок - [4]

Гальярдо продолжал в нервном возбуждении бродить по комнате. Бросив бессмысленный взгляд на привычные предметы своего обихода, он остановился и упал в кресло, охваченный внезапной слабостью. Потом снова взглянул на часы. Еще не было двух.

Как медленно тянется время!

Хоть бы скорее наступил час одевания и выезда в цирк! Только это может успокоить взбудораженные нервы. Множество людей, шум, любопытство толпы, желание показаться перед восхищенной публикой спокойным и веселым, а главное, приближение опасности, реальной, ощутимой опасности, — все это мгновенно вытеснит тягостную тревогу, возникающую в одиночестве, когда матадор, не находя поддержки во внешнем возбуждении, испытывает нечто похожее на страх.

Стремясь рассеяться, Гальярдо пошарил во внутреннем кармане сюртук и вместе с бумажником вытащил надушенный конвертик. Стоя у окна, он при неясном свете, проникающем с внутреннего двора, рассматривал адрес на конверте, врученном ему по приезде в отель, и восхищался изысканной красотой тонкого, изящного почерка.

Он вынул из конверта записку и с наслаждением вдохнул невыразимо нежный аромат. О, эти знатные особы, изъездившие весь свет… Их неподражаемое превосходство проявляется во всем, даже в мелочах!..

Гальярдо был известен своим пристрастием к духам, он душился сверх всякой меры, словно желая заглушить въевшийся в тело запах былой нищеты. Его недруги потешались над молодым атлетом, доходя в своих насмешках до сомнения в его мужской силе. Друзья относились к этой прихоти с улыбкой, но порой невольно отворачивались, спасаясь от одуряющего аромата, источаемого матадором. Гальярдо возил с собой целую парфюмерную лавку, и на арене, среди лошадиных трупов, вывороченных внутренностей и конского навоза, политого кровью, он распространял нежнейший запах женских духов. Кокотки, его поклонницы, с которыми он свел знакомство во время турне по аренам Южной Франции, научили его искусству смешивать и комбинировать различные духи. Но что могло сравниться с ароматом, исходившим от письма, от руки, которая его писала!.. Таинственный, тонкий, неповторимый аромат аристократического тела, «запах знатной дамы», как он называл его!..

Гальярдо читал и перечитывал письмо с блаженной улыбкой восхищения и гордости. Ничего особенного, несколько строк, привет из Севильи, пожелание успеха в Мадриде, поздравление с предстоящей победой. Такое письмо никак не могло скомпрометировать женщину, которая подписалась под ним. Вначале — «Друг мой Гальярдо», изящными буквами, ласкающими глаз тореро, а в конце — «Ваш друг Соль». Холодное, дружеское письмо, с обращением на «вы», написанное в тоне любезного превосходства, точно слова шли не от равного к равному, а милостиво спускались с недосягаемой высоты.

Тореро, любуясь письмом с восхищением человека из народа, не очень искушенного в грамоте, все же почувствовал себя слегка уязвленным, — она словно пренебрегала им.

— О, эта женщина! — пробормотал он. — Эта женщина!..

Попробуй пойми ее. Ты говоришь мне «вы»!.. «Вы»!.. И кому?

Мне!..

Но тут же приятные воспоминания вызвали у него самодовольную улыбку. Холодный тон она сохраняла только в письмах: привычка знатной дамы, осторожность женщины, повидавшей свет. Обида снова сменилась восхищением.

— Эта женщина знает, что делает! Нелегкая была добыча!..

И в его улыбке проглянуло профессиональное удовлетворение, гордость укротителя, который измеряет свою славу силой побежденного зверя.

Пока Гальярдо любовался письмом, в комнату то и дело входил его слуга Гарабато, принося чемоданы и раскладывая на кровати части туалета.

Молчаливый, ловкий в движениях парень, казалось, не обращал ни малейшего внимания на присутствие матадора. Вот уже несколько лет он сопровождал Гальярдо во всех поездках в качестве слуги и «оруженосца». Было время, он начинал свою карьеру в Севилье, выступая вместе с Гальярдо в любительских корридах, но удары рогов всегда доставались ему, а успех и слава — его товарищу. Гарабато был низкорослый, смуглый, слабосильный паренек; на сморщенном, старообразном лице выделялся белесый, неровно сросшийся шрам — след удара, свалившего его замертво на арене. Под платьем скрывались другие рубцы, изуродовавшие его тело.

Он чудом остался в живых после своих любительских выступлений. Ужасней всего было то, что публика смеялась над его неудачами: ей казалось забавным, что он постоянно попадал под копыта или на рога быку. В конце концов неудачи сломили его бессмысленное упорство, и он примирился с ролью спутника и доверенного слуги при своем старом товарище. Гарабато был одним из самых страстных поклонников Гальярдо, хотя, на правах старой дружбы, разрешал себе с глазу на глаз замечания и критику по его адресу: будь он на месте маэстро, кое-что он бы сделал получше. Друзья Гальярдо посмеивались над несбывшимися честолюбивыми замыслами бывшего тореро, но Гарабато не обращал внимания на насмешки. Отказаться от боя быков?.. Никогда! Желая сохранить память о прошлом, он зачесывал свои жесткие волосы на уши, а на затылке отращивал длинную прядь, священную колету, хранимую с юных лет, — профессиональный знак, отличающий тореро от прочих смертных.