Крошка Цахес, по прозванью Циннобер - [9]

— Но, почтеннейший г. профессор, это не я! — сорвалось наконец с языка Бальтазара.

— Ну, хорошо, хорошо! — перебил его профессор.

— Утешь доброго г. Бальтазара, — прибавил он, обращаясь к подошедшей Кандиде. — Эта смута вывела его совершенно из себя.

Доброй Кандиде было очень жаль бедного Бальтазара, стоявшего перед ней с потупленными глазами, в ужаснейшем замешательстве.

— Какие, ей-Богу, смешные эти люди! Ну как так бояться кошек! — прошептала она ему, подавая руку.

С жаром прижал Бальтазар ее руку к сильно бившемуся сердцу. Очаровательные взоры Кандиды покоились на нем. Он был весь восторг и забыл и о Циннобере и о мяуканье. Наконец, все успокоилось. Слабая нервами дама сидела уж за чайным столиком и кушала сухарики, помачивая их в ром и уверяя, что это самое лучшее лакомство против испуга и неприятностей.

И два престарелые кавалера, которым в самом деле на крыльце попалась кошка, возвратились успокоенные и сели за карточный стол.

Бальтазар, Фабиан, профессор эстетики и несколько других молодых людей подсели к дамам. Между тем г. Циннобер подтащил скамеечку и взобрался на софу, где сидел теперь между двумя дамами и прегордо посматривал вокруг.

Бальтазар рассчел, что время выступить на сцену с поэмой о любви соловья к пурпуровой розе. И вот он объявил с достодолжною молодым поэтам стыдливостью, что если б не боялся наскучить и мог надеяться на общее снисхождение, то решился бы прочесть последнее произведение своей музы.

Так как дамы переговорили уже о всех новостях, девушки обсудили последний бал у президента и согласились даже насчет нормальной формы новых шляпок, а мужчинам предстояли еда и питье разве часа через два, то все и начали просить Бальтазара не лишать общество этого приятного наслаждения.

Бальтазар вынул чисто перебеленную рукопись и начал читать.

Сочинение это, написанное в самом деле с чувством, одушевляло его более и более. В его чтении обнаруживался весь пыл любящего сердца. Тихие вздохи, не одно подавляемое «ах!» дам и девушек, громкие «прекрасно — божественно» мужчин приводили его в восторг, убеждая, что пьеса увлекает всех.

Наконец он кончил, и со всех сторон раздались восклицания:

— Что за прелесть — какия мысли — какая фантазия — какие стихи — какое благозвучие! — Благодарим за это божественное наслаждение! Благодарим, благодарим, г. Циннобер!

— Как? что? — воскликнул Бальтазар; но никто не обращал на него ни малейшего внимания; все бросились к Цинноберу, который, сидя на софе, величался, как индейский петух.

— Помилуйте, — сипел он своим гадким басом. — Слишком много чести — это так, безделка, которую я набросал наскоро нынче ночью.

— Дивный, божественный Циннобер! — восклицал профессор эстетики. — Друг, после меня ты первый из всех современных поэтов! Чудная душа, прииди в мои объятия!

Тут он схватил крошку с софы, приподнял вверх и начал целовать его. Циннобер дрягал ножонками, барабанил ими по огромному чреву эстетика и пищал: «Пусти, пусти! Мне больно — ох — я выцарапаю тебе глаза — я откушу тебе нос!»

— Нет, — воскликнул профессор, спуская крошку на пол. — Нет, любезный друг, это уж излишняя скромность.

— Прекрасно, молодой человек, — сказал Моис Терпин, встав из-за карточного стола и взяв Циннобера за руку. — Ты вполне заслужил все похвалы, которыми тебя осыпают.

— Кто же из вас, девушки, — кричал восторженный эстетик, — кто же из вас вознаградит дивного Циннобера поцелуем за его чудное стихотворение, полное истинного, глубокого чувства любви?

Кандида встала и с пылающими щеками подошла к крошке, стала перед ним на колени и поцеловала его.

— Да! — воскликнул тут Бальтазар в каком-то иступлении. — Циннобер! божественный Циннобер, ты сочинитель глубокомысленного стихотворения о любви соловья, к пурпуровой розе, тебе и дивная награда, тобой полученная!

С этими словами, он схватил Фабиана за руку и увлек за собою в соседнюю комнату.

— Сделай одолжение, — говорил он ему вне себя, — посмотри на меня хорошенько и скажи по совести, действительно ли я студент Бальтазар; в самом ли дели ты Фабиан, в доме ли мы Моис Терпина, не сон ли это, в уме ли мы? Ущипни меня за нос или покачай хорошенько, чтоб пробудить из этого дьявольского сна!

— Ну, скажи пожалуй, — возразил Фабиан, — можно ли так бесноваться из вздорной ревности, оттого, что Кандида поцеловала крошку. Ты должен, однако ж, сознаться, что стихотворение, прочтенное малюткой, в самом деле прекрасно.

— Фабиан! — воскликнул Бальтазар с выражением глубочайшего изумления. — Что ты говоришь?

— Что сочинение Циннобера превосходно и что Кандида поцеловала его. Вообще, мне кажется, в нем много такого, что дороже красоты телесной. Да и наружность его не так отвратительна, как мне показалось прежде. Во время чтения черты его так одушевлялись, что он становился даже прекрасным молодым человеком, хотя головка его чуть-чуть высовывалась из-за стола. Послушай, оставь свою вздорную ревность и подружись с ним как с собратом-поэтом.

— Как! — воскликнул Бальтазар яростно. — Мне еще дружиться с этим уродом? Да скорей я задушу его!

— Ну вот, ты решительно сошел с ума. Но возвратимся в залу. Верно, там случилось что-нибудь новое: слышишь громкие похвалы?