Кризис - [58]
— Вырастешь, Саша, узнаешь.
Как жили дедушка и бабушка Лозинские, я знала от няни Груши. Когда в Петрограде начался голод, бабушка поехала в деревню менять на продукты серебряные ложки, часы, галоши. Много добра перекочевало к крестьянам, но голод пережили.
Няня рассказывала легенды. Якобы некая сорока, воровавшая неведомо где мелкие золотые вещи, повадилась бросать ювелирку на балкон Лозинских, а няня подбирала и отдавала бабушке. Пару раз чудесная сорока швырнула Лозинским копченую колбасу. Никто, кроме меня, няне не верил, но она, действительно, вручила бабушке и золото, и колбасу. Источник няниного богатства так и остался неизвестен, и свои тайны она унесла в могилу.
Господь уберег Лозинских от сумы и тюрьмы, но большинство друзей их молодости или погибли от большевистской пули, или отсидели свой срок. Бабушка, распоряжавшаяся семейными деньгами, нашла им применение: непрерывным потоком шли посылки в тюрьмы и лагеря. Ведь дедушка стал лауреатом в 1946 году, а через пару лет начали сажать по новой. Вот премия и пригодилась. Когда мама после смерти бабушки стала разбирать ее архив, она нашла десятки писем от людей, о которых никогда не слышала. Всем им бабушка помогала до последнего дня своей жизни.
Когда на третьем курсе я вышла замуж и стала жить самостоятельно, я узнала, что почем. Меня взяли на работу в университет, на полставки. Я радовалась: вот счастье привалило, попасть на работу в ЛГУ! Полставки ассистента — 52 руб. 50 коп. Мужу платили 105. Тогда совместительство было запрещено. Я была плохая хозяйка, готовила неважно, шить не умела. Денег ни на что не хватало, и я начала давать частные уроки, три рубля за урок. Иногда вижу по телевизору сытого и гладкого чиновника из мэрии и узнаю в нем бывшего трехрублевого ученика, приходившего ко мне с мороза и просившего стакан горячего чая.
Помню, накопишь пять банок из-под майонеза и пойдешь сдавать, по три копейки банка. А на пятнадцать копеек можно купить буханку хлеба или батон. В шестидесятые годы мы не стыдились сдавать стеклотару, часами простаивали в очереди — сейчас в это трудно поверить. Когда родился сын, стало еще тяжелей. Спасала свекровь: давала деньги, матпомощь на единственного внука, царствие ей небесное. Оставался единственный выход: сжав зубы, писать диссертацию, она одна давала надежду на лучшую долю. Все понимали, что научные труды по филологии никому не нужны и прочтут твой опус трое: руководитель и два оппонента. Сколько труда вложено в эту диссертацию, сколько времени убито!
Когда присвоили звание доцента, началась райская жизнь. Нагрузка у доцентов маленькая, а зарплата хорошая, жить бы да жить, но радовалась я недолго: началась перестройка. Поначалу не поняли, как выжить, а потом не только приспособились, но и, в некотором роде, процвели. Я говорю о тех, кто оказался востребованным: преподаватели иностранных языков, гиды, переводчики. Кто не был востребован, тоже не сидел сложа руки. Сдавай квартиру, а сам съезжайся с сестрой, с другом, с бабушкой. Не с кем съезжаться, сдавай комнату, угол наконец. Ежедневно слышу стон: не на что жить. Действительно, как прожить на нищенскую зарплату или пенсию? Есть у меня человек десять знакомых, не старых, еще здоровых женщин, которые нуждаются. В начале прошлого лета ко мне обратились за помощью: в семье заболела бабушка, не встает, инсульт, нет ли у меня кого на примете. Требуется сиделка, пока сын с невесткой на работе. Надо накормить с ложечки, дать лекарства, сменить памперсы. Еда в холодильнике, сиделка может есть, сколько хочет. Пока бабушка спит, ложись отдыхай. За восьмичасовой рабочий день платят тысячу двести рублей, за месяц выходит около тридцати тысяч. Было лето, у всех отпуска. Я обзвонила всех десятерых женщин, остро нуждающихся, ничем летом не занятых. Хотя бы на месяц! Тридцать тысяч! Ни одна не захотела. Я бы на их месте не валяла дурака, соглашалась. Между прочим, сегодня зарплата доцента в Санкт-Петербурге — 12 000 рублей. Со всеми накрутками.
Пасынок библиотекаря
Фамильное благочестие
Есть в Питере у меня знакомая семья, к нашим взаимоотношениям применима лицемерная формула «дружим домами». В основном эта дружба сводится к телефонным вопросам: «А как мама? А как дочка?» И мама, и дочка неплохо, особенно мама — 90 лет, блокаду пережила. Живут в центре, на Таврической, в треснувшем доме. Свободную комнату сдают студентам из «капстран», как мама до сих пор выражается. Да что там, блокаду пережила. Один студент из капстраны, а точнее, из Канады, привез из дому, с каникул, большую банку кленового сиропа. Мама банку — хвать! — и на антресоли. Студент улыбался застенчиво — в Канаде, конечно, небо синее и сквозь берез дожди косые, так похоже на Россию, и климат такой же, как у нас, только все же не Россия.
Собственно, с мамы этой, бывшей советской работницы торговли, все и пошло. Полуграмотная, выбилась она в люди, в товароведы. В 1991 году, когда страна не располагала ничем, кроме стратегических запасов морской капусты, у мамы на антресолях скопилось зубной пасты «Чебурашка» на три года вперед. Неплохое выходное пособие — мама на пенсию собралась, говорила потом, что «выпихнули», а тут как раз и Гайдар цены отпустил. Такую страну развалили. Впрочем, мамино ворчанье слушали не очень-то — дочь ее была уже более чем грамотная, «Литературная газета», журнал «Смена», даже «Московские новости». Егор Яковлев стал руководить ЦТ — ура. Дзержинского вон! Ура. Работница НИИ, в разводе, сыну 20 лет. Обрыдла, обрыдла ей советская действительность, видите ли. Она свободная женщина, и в свои сорок находит себе нового супруга — интеллигентного библиотекаря с квартирой на Фонтанке, забитой книгами. Переселяется к нему со своей Таврической. Еще неизвестно, где интеллигентнее, правда? Правда. Через пару месяцев я получаю от дочери письмо, написанное аккуратным, как у первокурсницы, почерком: «Агитирую Женечку (так звали библиотекаря. — Л. С.) продать все книги и покупать автомобиль. Обращает все в шутку».
