Кризи - [22]

X

Мои дни с Кризи. Моя жизнь, ее жизнь. Вопреки всему, почти помимо моей собственной воли (и, может быть, просто потому, что во мне осталось что-то от провинциала, который никак не хочет умирать и всегда склонен проявлять осторожность) я продолжаю верить, что Кризи живет в каком-то своем мире, весьма далеком от моего мира, в мире циркачей и акробатов, в мире не то чтобы подозрительном, но уж во всяком случае причудливом, изобилующем всякого рода уловками и трюками. Я не прав. У нее есть агент, нечто вроде мушкетера с коротко подстриженной бородой, венгр по национальности, который говорит: «Это есть хорошо, это не есть хорошо». После трех моих с ним встреч я вынужден был признать, что он скорее всего вполне порядочный человек, и я как-то даже посоветовал ему добавить в одном из контрактов Кризи оговорку, до которой сам он никогда бы не додумался и которая, по его словам, забавляла его своей замысловатостью целых три дня. Если не считать крепких выражений, то полковничиха в конечном счете мало чем отличается от старой графини, у которой мы снимали дом в Морлане и которая приходила раз в год постучать своей палкой по водосточным трубам. Кризи пригласила меня посмотреть ее магазинчик. Я обнаружил там продавщицу с круглым простоватым лицом Бекасины и управляющего, сухощавого высокого мужчину с крючковатым, как турецкая сабля, носом и превосходной выправкой. В свободное время он занимался генеалогическими изысканиями. Когда он услышал мое имя, лицо его сделалось похожим на лицо дегустатора, которому дали попробовать неведомый сорт вина, и, глядя на меня сосредоточенным взглядом, он произнес: «А вы не без авенпронских корней». На что я ответил, что мой прадедушка и в самом деле… Его лицо просияло: «Я готов был биться об заклад!» Кризи устроила еще один обед. На этот раз она пригласила высокого молодого человека и молодую блондинку. Он — архитектор, этот молодой человек. И занимается каким-то крупным проектом в Сен-Сире. Он явно очарован Кризи, а молодая блондинка столь же явно мирится с этим. Впрочем, кажется совершенно очевидным, что предложи ему вдруг Кризи провести с ней ночь, он скорее всего бежал бы без оглядки до самого своего Сен-Сира. Его страсть иного рода, и состоит она из восхищения, удивления и преданности. Так что примирившаяся с этим молодая блондинка совершенно права. Тогда, вечером, в ночном баре, я ее не разглядел. Она очень миловидна, и красота у нее спокойная, уверенная. Она подруга Кризи. А вполне могла бы оказаться, например, подругой Бетти. Моя секретарша, которая тоже достаточно красива, ужасно безвкусно одевалась. В конце концов я попросил Кризи отвести ее к полковничихе. И они вдвоем занялись ею. Элизабет преобразилась. Ее любовник приносит ей теперь на каждое свидание по коробке шоколадных конфет, а как-то на днях она, вся сияя, сообщила мне, что он даже устроил ей сцену ревности. С тех пор, когда она, отвечая по телефону, начинает говорить какие-нибудь шаловливые или воркующие фразы, я сразу понимаю, что сейчас она передаст мне трубку и я услышу голос Кризи.

В определенном смысле вокруг нас образовалась небольшая семья: высокий молодой человек, молодая блондинка, полковничиха, агент-венгр. И Снежина, остающаяся нашим главным свидетелем. Все это должно было бы как-то успокоить меня. Нет, не то слово: беспокойства во мне никакого нет. Мне бы убедить себя. Не знаю почему, но я по-прежнему полагаю, что жизнь Кризи не может быть такой простой, что она не могла быть всегда такой простой, что где-то в ней есть тайники. Тайники, по поводу которых я не задаю себе никаких вопросов, по поводу которых я решил не задавать себе никаких вопросов. Однажды я получил анонимное письмо. В нем мне сообщали, что Кризи является лесбиянкой, что она наркоманка и состоит на учете в префектуре. Я не поверил этому, но, как бы это сказать, не поверил и обратному, не возмутился, не стал ничего выяснять, даже не сказал об этом Кризи. То есть меня это не касалось. А еще та ночь, ночь, когда я спал рядом с ней и когда она внезапно проснулась, уцепилась за меня, чего-то испугавшись, стала плакать, кричать, ей нужна была ее мать, нужно было ей позвонить, немедленно. «Кризи, милая!» — «Позвони ей. Позвони ей немедленно». — «А где она?» — «В Лос-Анджелесе». — «Кризи, милая, не будешь же ты звонить в Лос-Анджелес в такой час». (Еще одна глупость: в Лос-Анджелесе в это время была, очевидно, середина дня.) Наконец мне удалось ее успокоить. В тот момент эта мама в Лос-Анджелесе меня удивила. А через минуту я и думать про нее забыл. Сейчас я скажу одну вещь, которая может кого-нибудь рассмешить: раньше мне и в голову никогда не приходило, что у Кризи может быть мать.

XI

Я доставил Кризи огромное удовольствие. Совершенно случайно. В тот день я заехал за ней в конце одного из сеансов позирования. У фотографа в тот раз появилась странная мысль: сфотографировать Кризи на площади Алигр. Посреди лотков и ящиков для перевозки фруктов, между крытым рынком и облепленным голубями полуразрушенным белым строением посреди площади моя Кризи в полосатых зелено-бирюзовых бермудах, моя Кризи в строгом костюме алюминиевого цвета, моя Кризи в бледно-голубом дезабилье — все это развязывает языки, и когда я подхожу, я обнаруживаю вокруг нее пятьдесят, а то и все восемьдесят обитателей квартала, находящихся во власти самых разнообразных чувств. По окончании сеанса мы садимся в машину Кризи. После позирования ей для разрядки необходимо мчаться на машине целый час, неважно в каком направлении, лишь бы на бешеной скорости. Мы оказываемся где-то около Сен-Нон-ля-Бретеш. Я замечаю небольшой лесок. Прошу у нее пощады. Мы имеем обыкновение делать друг другу уступки. Я прощаю ей превышение скорости. Она прощает мне мою любовь к деревьям. Идем по тропинке. В конце тропинки видим белую ограду, а за ней старинный, в стиле Людовика XVI, особнячок, совсем небольшой, я думаю, — бывший охотничий домик, довольно обветшалый, с закрытыми ставнями, окруженный густой растительностью. «Великолепно», — говорит Кризи. В ее представлении зто и есть деревня.