Кривой домишко - [18]

Роджер смел бумаги и книги с одного из кресел и стал неуклюже наливать какой-то напиток из графина в стаканы, чтобы предложить нам выпить.

— Комната в страшном беспорядке. Видите ли, я собрался уезжать. Разбирал старые документы. Скажите, когда будет достаточно, — произнес он, наливая напиток в стаканы. Инспектор отказался от стаканчика, а я с удовольствием согласился выпить. — Вы должны извинить меня за то, что я наговорил, — сказал он, подавая мне стакан, но обращаясь к Тавенеру. — Я не смог совладать с собой.

Он оглянулся почти виновато, но Клеменси не было, она не вошла вместе с нами в эту комнату.

— Моя жена — чудесная женщина, — продолжал Роджер. — Все это время она держалась просто превосходно! Не могу передать вам, как я восхищаюсь этой женщиной. А ведь она так много пережила в жизни… такое ужасное время. Об этом стоило бы рассказать вам. Я имею в виду период до нашей женитьбы. Ее первый супруг был незаурядным человеком… обладал умом… но был весьма слаб здоровьем… у него был туберкулез… По-моему, он занимался какой-то важной исследовательской работой в области кристаллографии. Работа плохо оплачивалась и требовала большого напряжения сил, но он не сдавался. Она тоже работала до изнеможения, практически содержала его, зная при этом, что дни его сочтены. Но никогда не жаловалась… никогда и словечка не проронила о том, как она измучилась. Наоборот, всегда говорила, что счастлива. Потом он умер, и она осталась в крайне стесненных обстоятельствах. Наконец она согласилась выйти за меня замуж. Я радовался тому, что имел возможность дать ей какой-то отдых, немножко счастья… так хотел, чтобы она бросила работу, но она, конечно, считала своим долгом работать в военное время и, по-видимому, до сих пор считает, что должна продолжать свое дело. Однако она превосходная жена… любой может позавидовать, какая у меня жена. Господи, как же мне повезло! Я готов ради нее на все.

Тавенер с пониманием со всем согласился. Затем вновь возвратился к стандартным вопросам:

— При каких обстоятельствах вы услышали о том, что отцу стало плохо?

— Прибежала Бренда и позвала меня. Сказала, что отцу плохо, что у него, наверное, удар. А я ведь разговаривал с отцом всего полчаса назад. Он был в полном порядке. Я поспешил туда. Лицо у отца посинело, он судорожно хватал ртом воздух. Я бросился к Филипу. Он позвонил доктору. Я… мы ничего не смогли сделать. Конечно, в тот момент у меня и в мыслях не было, что здесь что-то нечисто… Нечисто? Я сказал «нечисто»? Господи, ну и слово выбрал!

Не без труда мы с Тавенером выбрались из насыщенной эмоциями атмосферы жилища Роджера Леонидиса и оказались наконец за дверью на втором этаже.

— Уф-ф! — перевел дух Тавенер. — Какой контраст с младшим братом! — И добавил неожиданно и как-то без связи со всем предыдущим: — Любопытная штука — комнаты… Могут столько рассказать о своих обитателях.

Я согласился с ним, и он продолжал:

— Любопытно и то, какие несхожие между собой люди соединяются в браке, не правда ли?

Я не вполне понял, кого он имел в виду: Роджера с Клеменси или Филипа с Магдой. Его слова в равной степени подходили к обеим супружеским парам. И все же мне казалось, что оба эти брака можно было бы отнести к категориям счастливых. По крайней мере в отношении брака Роджера и Клеменси это не вызывало сомнений.

— Мне кажется, что он не похож на отравителя, а вам? — спросил Тавенер.

— На первый взгляд не похож. Конечно, могут быть неожиданности. Вот она, по-моему, больше подходит для этой роли. Есть в ней какая-то беспощадность. Может быть, она немного не в своем уме? — И с этим я согласился. — Но все-таки, думается, она не стала бы убивать человека только из-за того, что ей не нравятся его цели и образ жизни. Возможно, если бы она действительно ненавидела старика… но бывает ли, чтобы из-за одной ненависти совершались убийства?

— Крайне редко, — ответил Тавенер. — Самому мне никогда не приходилось сталкиваться с такими случаями. Нет, мне кажется, что было бы логичнее остановиться на кандидатуре миссис Бренды. Однако, кто знает, удастся ли нам вообще что-либо доказать!

Глаза VIII

Дверь, ведущую в противоположное крыло дома, нам открыла горничная. Она казалась испуганной, однако во взгляде, который она устремила на Тавенера, сквозило некоторое презрение.

— Вы хотите видеть хозяйку?

— Да.

Она провела нас в просторную гостиную и вышла. Комната была такого же размера, как и гостиная, расположенная на первом этаже: мягкая мебель, обитая кретоном очень ярких цветов, портьеры из полосатого шелка. Над камином висел портрет, который привлек мое внимание не столько тем, что он был написан, несомненно, рукой мастера, сколько примечательным лицом человека, который был на нем изображен.

Это был портрет старика карликового роста с темными проницательными глазами. Он был изображен в черной бархатной ермолке, голова его ушла в плечи, но какая же жизненная энергия и сила исходила от него! Его глаза с насмешливым огоньком, казалось, пронизывали меня насквозь.

— Это он самый и есть, — сказал старший инспектор Тавенер, несколько пренебрегая грамматикой. — Портрет кисти Огастуса Джона. Ничего не скажешь — личность!