Кривоград, или часы, по которым кремлёвские сверяют [журнальный вариант] - [26]

Нюрка пригрозила участковым инспектором, судом, профкомом, партбюро, директором, Москвой, газетами и цэка, вдобавок пообещав рассказать всему городу, какое Утятьев говно.

Нюрка предупредила, что намерена всех нас троих придушить, зарезать, разорвать на куски, сдать в ДНД, разбить нам головы, предать суду, сослать на Колыму, запихнуть в триппер-бар, вывести на чистую воду и, опять-таки, всему городу рассказать, что мы втроем с ней сделали.

— Ребята, рвите когти, — только и вымолвил на это Утятьев. — Гадом буду, она милицию загодя вызвала. Сейчас нас всех возьмут за рога.

— Не-ет, постойте! — вопила неистовая Нюрка. — Куда?! Стойте, алкоголики! Щас мы разберемся! Со всеми разберемся! Я вам покажу, как притон устраивать!

Стоило ей повернуться к Утятьеву спиной, как тот бросился на нее и крепко обхватил за то место, где полагается быть талии.

— Смывайтесь, живо! — рявкнул он.

— Помогите!! Убивают!! Караул!! — отбиваясь, во всю глотку орала Нюрка.

Костя уже почти оделся. Я заметил, что брючную пуговицу ему заменяла канцелярская скрепка. Кое-как застегнувшись, он надел ботинки, не завязав шнурки, схватил в охапку пальто, портфель и выскочил из квартиры. Я последовал его примеру.

— До чего ж сволочная баба, — вздохнул Костя, очутившись на темной, морозной улице. — Бедняга Утятьев. Подержите портфель, пожалуйста.

Он надел пальто и поглубже нахлобучил шапку на непросохшие волосы.

— Вы где остановились? — спросил он. — Давайте, я провожу, а то заблудитесь.

— Собственно, я предполагал остановиться у Утятьева… Но теперь это вряд ли возможно…

— Ах вот что. Экая незадача, — нахмурился Костя. — Ну, делать нечего. Пойдемте, переночуете у меня.

— Спасибо, но мне как-то неудобно…

— Да бросьте вы. Не ночевать же вам на вокзале, — он вдруг дернул меня за рукав. — Пошли-пошли, побыстрей. А то оба в милиции заночуем.

Я обернулся и увидел, что к подъезду катит милицейский «уазик» с включенной мигалкой на крыше. 

7

Зря я так ломал голову. Она уже начинает угрожающе побаливать, а разгадки нет и в помине. Может быть, разгадки этой вообще не существует, просто началась новая полоса репрессий и соответственно ошибок. А я первым подвернулся им под руку, вот меня и сцапали.

Хорошо еще, что я твердо усвоил уроки нашей недолгой гласности и знаю, как себя вести. Во-первых, теперь нельзя верить, во-вторых, нельзя надеяться, в-третьих, нельзя просить. Очень просто, только бы не перепутать. Не исключено, что из меня хотят выудить компромат на Петухова. И если я по глупости или по малодушию настучу на него, нам станут шить статью 58-11, групповую. Но я стану отмалчиваться, и скорей всего получу обыкновенную 58-10 — антисоветскую агитацию, безо всяких литер. Ничего не скажу, ничего не подпишу, пускай проводят через ОСО. Пусть ставят на конвейер, сажают в кандей, толку не добьются. Я их не боюсь. Все равно потомки меня реабилитируют. А моих палачей обязательно покроют несмываемым позором, лет, эдак, через пятьдесят, и кое-кого из них даже назовут пофамильно. Так что все в порядке.

Одно меня беспокоит: когда меня реабилитируют посмертно, кто получит за меня компенсацию в виде моей двухмесячной зарплаты? Тем более, сейчас у меня зарплаты нету. Есть над чем задуматься. Согласитесь, неприятно погибнуть, зная, что за тебя никогда и никому не выплатят ни копейки.

Обидно, что на перестройку и гласность нашлась-таки альтернатива. Но я твердо убежден, что сталинизм обречен, ибо светлое будущее неизбежно. Или нет, наоборот, светлое будущее неизбежно, ибо сталинизм обречен. Ведь не может же быть, чтобы совсем наоборот. Тогда бы ничего не осталось от исторического оптимизма, а кроме исторического оптимизма, нам вообще ничего не остаётся.

Нет, Петухова я им ни за что не выдам, хотя он глубоко заблуждающийся человек. Согласитесь, заблуждаться в рамках социалистического плюрализма — это еще куда ни шло. А вот глубоко заблуждаться, то есть выходить за рамки, советскому человеку не к лицу, из-за этого немудрено нажить себе кучу неприятностей.

Мы с Петуховым проговорили полночи, до того увлекательно сложилась беседа. Костя оказался ужасным оригиналом. Например, он убеждал меня, что после семнадцатого года наша страна ускоренно прошла весь исторический путь человечества. Сначала первобытный строй, он же военный коммунизм. Потом рабовладение, при Сталине. Потом феодализм, при Брежневе. А теперь, дескать, мы подошли вплотную к классической буржуазной революции. Теория очень забавная и не лишенная убедительности, хотя и в корне ошибочная, разумеется.

За одну только эту теорию ему несдобровать, если прознают в КГБ. Но я не стану доносчиком, никогда, ни при каких обстоятельствах. Тем более, что это не спасает, как известно.

Мы с Петуховым сидели и пили чай в выходившем на коммунальную кухню закутке, не то маленькой комнате, не то большой кладовке. Жена Кости, миловидная хрупкая брюнетка по имени Таня, уложила дочку спать и пошла на работу. Я поинтересовался, где она работает, оказалось, в библиотеке.

— Кстати, старина, — Костя как-то незаметно перешел со мной «на ты». — А не записаться ли тебе в библиотеку? Сейчас конец года, Таньке новые читатели позарез нужны.