Кривоград, или часы, по которым кремлёвские сверяют [журнальный вариант] - [24]

— Ничего не понимаю, — растерялся я. — Ведь ее, вроде, нельзя через вашу таможню… Это что, контрабанда получается?

— Э, брось, — отмахнулся Утятьев. — Все так делают, кто по командировке едет. Командированных таможня не шмонает.

Я промолчал. Докопаться до корней кривоградской логики, видимо, мне просто не под силу. Поэтому я взял ломтик контрабандной колбасы и стал жевать.

В сущности, тем самым я превратился в молчаливого пособника сразу двух тяжких преступлений. Ведь Утятьев, как ни крути, оказался просто-напросто самогонщиком и контрабандистом. А я, в свою очередь, стал недоносителем, автоматически заслуживающим уголовного наказания. Но при чем тут госбезопасность? Неужели они засекли Утятьева с его колбасой? Быть может, он тоже арестован и сидит в соседней камере…

На всякий случай я постучал в стенку. Никто не ответил. Оно и к лучшему, ведь я не знаю тюремной азбуки, и Утятьев, скорей всего, тоже ее не знает. Даже если он сидит по соседству, наладить контакт не удастся.

Тут я сообразил, что время уже послеобеденное, и мне давно пора явиться в дирекцию, как было условлено, чтобы оформиться на работу. А между тем меня незаконно заключили под стражу. Да, абсолютно незаконно, не предъявив ордера на арест и не выдвинув никакого обвинения. Какой же я кретин, что не додумался потребовать ордер!

Совершенно потеряв голову, я принялся колошматить в дверь руками и ногами. Живо подоспел надзиратель, он открыл волчок и нецензурно поинтересовался, чего мне надо. Я потребовал ордер, прокурора, а также бумагу и карандаш для заявления. Я пригрозил, что буду жаловаться, что я этого так не оставлю.

В ответ надзиратель спокойно посулил мне, если не заткнусь, то… Как бы помягче передать его слова… Ну, посулил сотворить надо мной пероральный половой акт. Безо всяких прокуроров. И хотя он пообещал чисто фигурально, если угодно, в метафорическом плане, я посчитал за благо не испытывать его профессиональное терпение и заткнуться.

Я понял, что у меня с этим человеком разные взгляды на законность. И хотя за мной будущее, к сожалению, настоящее пока принадлежит ему. Значит, любая полемика окажется преждевременной и неконструктивной.

Усевшись на койку, я стал прокручивать вчерашние события дальше. Не может быть, что меня забрали из-за утятьевской колбасы. Наверняка причина в другом.

Итак, мы сидели перед телевизором, выпивали и закусывали, а Петухов плескался в ванной.

На экране секлетарь Кирпичов общался с трудящимися. Они обступили его тесной толпой, взволнованно галдя, а тот важно кивал, повторяя: «По одному, товарищи, говорите по одному…» Так продолжалось несколько минут.

Наконец один трудящийся возопил, перекрывая общий гам: «Товарищ Кирпичов!! Когда же наконец пуговицы будут в продаже?! Или хотя бы эти, как их… английские булавки?!» Тут все прыснули от смеха, и даже сановное, тугоплавкое лицо Кирпичова дрогнуло в отеческой усмешке.

— Ну что тут вам сказать, — произнес он, и сразу воцарилась тишина. — Есть еще недоработки, значит. Вот пуговицы, да. Это значит, товарищи, кто-то где-то плохо работает пока еще. И мы, значит, не боимся это признать. Всем надо подтянуться, всем, товарищи… Главное, это больше дисциплины и порядка. У нас ведь плановое хозяйство, а не рыночный хаос. Будет порядок, будут и пуговицы. Не будет дисциплины, так не то, что булавок, извините, штанов не будет, это понимать надо…

Аудитория почтительно захихикала.

— В корень смотреть надо, товарищи, — продолжал Кирпичов. — Главное, это закреплять наши достижения, значит. А достижения у нас есть. Большие достижения. И надо их закреплять. И повернуться лицом к человеку. Всякие там перебои мы, конечно, ликвидируем. За счет дисциплины и порядка, значит. Есть еще вопросы?

— Товарищ Кирпичов! — донеслось из людской гущи. — У нас на третьем этаже воды четвертый год нету! Ведрами носим, от соседей! Когда это кончится?!

— Тихо, тихо, товарищи, — перекрывая возбужденный гул, Кирпичов простер длань. — Это, товарищи, большой вопрос. Большой и важный, значит. Вот на Западе, значит, любят говорить о правах человека. А имеет ли у них простой человек право на воду? Чтобы помыться, там, чаю попить. Они об этом молчат. А у нас, товарищи, каждый человек, заметьте, каждый — имеет право. На воду. На соблюдение личной гигиены, значит. О мыле, товарищи, в другой раз поговорим, это особый вопрос. А вот наш человек за воду платит, можно сказать, копейки. И в этом гарантия его прав, значит. На воду. Я так думаю, это надо законодательно закрепить. И чем скорее, тем лучше. Такая моя точка зрения, значит. Повернуться к человеку, как говорится, лицом. Но, товарищи! Но! — он предостерегающе воздел указательный палец. — Чем больше прав, тем строже контроль. А то иной откроет кран, да так и оставит. Она течет себе, значит. А другому может и не хватить. Поэтому контроль нужен, товарищи, самый строгий рабочий контроль. Мы это решим, я думаю, в рабочем порядке.

На том передача закончилась.

— Это, что, и есть ваш лидер? — спросил я.

— Угу, — ответил Утятьев, разливая по стопкам самогон.

Больше я ничего не сказал. И он ничего не сказал. Опять-таки тут нет никакого криминала. Ведь интонация не в счет.