Кривая Империя. Книга I. Князья и Цари - [42]

20 августа 1380 года русское войско неожиданно двинулось из Коломны не на юг, а на запад и остановилось на Оке у Лопасни. Литовские лазутчики, сбитые с толку, слали донесения Ягайле, что Дмитрий идет ему на перехват. Это остановило литовского героя, и он все дальнейшие события созерцал со стороны. У Лопасни к русскому войску присоединились остальные полки московские и серпуховские. Сюда же стал сходиться и благородный российский сброд. Беглые холопы, воры с большой дороги, донские и прочие казаки — все прониклись патриотизмом и желали пролить кровь за родину, выслужить прощение и забвение грехов. И кто-то, конечно, шел из куража.

В ближайшее воскресенье войско начало переправляться через Оку. Последним в понедельник переехал реку князь. Татары и литовцы к 1 сентября выполнить свой план не успели, Дмитрий скорым маршем всю неделю шел на юг и 6 сентября (все это по старому стилю, конечно; а Писец и годы записывал «от сотворения мира») вышел к Дону. Здесь его догнал монах от Сергия Радонежского с окончательным, письменным благословением идти на татар: «Чтоб еси, господине, таки пошел, а поможет ти бог и святая богородица!» Из этой бумаги понятно, что не святой старец раздумывал целую неделю. Были у старца опасения, как бы Дмитрий не поворотил до дому.

После короткого военного совета с оглядкой на Литву, 7 сентября войско вброд и по легким мостам форсировало Дон. 8 сентября в утреннем тумане русские строились в боевые порядки у устья Непрядвы, с запада впадающей в Дон.

Поле боя, называемое местными жителями Куликовым, было выбрано князем из трех соображений.

Сюда, в воронку, образуемую Доном и Непрядвой, по данным разведки стекалось Мамаево кочевье.

Имея справа и слева за спиной две реки, русские обеспечивали себе естественную защиту тыла на случай рейда черкесской конницы или запоздалого литовского марш-броска.

И самим русским отступать было некуда, это очень укрепляло боевой дух.

Многие из нас помнят картины «Бой Пересвета и Челубея» и «На поле Куликовом». Эти картины столь же познавательны, как и «Три богатыря». На первой посланник Сергия монах Пересвет схватился с татарским богатырем. По легенде поединок происходил перед столкновением основных сил и закончился смертью бойцов. На второй картине мы видим центр русского войска. Под черным великокняжеским знаменем с изображением Спаса восседает на огромном коне чернобородый великий князь в кованых латах…

Стоп! А вот и никакой это не великий князь! Если схватка Пересвета с Челубеем то ли была, то ли ее не было, то князя Дмитрия под черным флагом на Куликовом поле не было точно! И это не просто легенда. Это подтвержденный независимыми источниками, писцами и историками научный факт. Сидел под черным знаменем двойник князя, сильно похожий на него фаворит Михаил Андреевич Бренко! А где же сам князь? А нет его на картине. Не попал он под легковесный взгляд живописца. А стоит наш князь в первом ряду московского полка. И знамени, даже красного московского, над ним нету: оно в сторонке полощется. И одета на князе обычная грязноватая полотняная рубаха. И панцыря под ней ни подлым однополчанам, ни насмешливым татарам не видать. И в руках у Дмитрия, пехотинца московского и всея Руси, обычный противопехотный топор серийного производства. Вот как опасно всерьез принимать бабушкины сказки!

Около полудня татарское войско стало скатываться с южных холмов в Куликовскую котловину. Навстречу ему с северных холмов спускались передовые полки русских. Произошло столкновение, и возникла дикая толчея. Наших было тысяч 170, а с ворами и все 200. Татар было как бы не больше. Половина народу ехала верхом, и каждая лошадь занимала место 2–3 пехотинцев. Всего набиралось от полумиллиона до миллиона условных человек. Эта невиданная масса живых существ, согнанных вместе, потоптала бы друг друга и при добром взаиморасположении. Но здесь сошлись враги. Смертельными врагами были князья и ханы, кавалеристы и пехотинцы, багдадский вор и московский карманник, русский конь-огонь и татарский конек-горбунок, донской овражный волк и болонка флорентийской обозной дамы.

Писец там тоже был. Придумывать ему было некогда, он едва успевал уворачиваться и вписывать в походный свиток литературные штампы: «Кровь лилась рекой на пространстве десяти верст», «лошади не могли ступать по трупам». Историк вторил Писцу: «Русская пешая рать уже лежала, как скошенное сено, и татары начали одолевать». Но тут из-за леса ударили засадной конницей Владимир Серпуховской и московский воевода Дмитрий Боброк. Задержка их атаки, стоившая русским многих тысяч жизней, была вызвана метеоусловиями: ветер гнал пыль от рукопашной свалки в лицо засаде. Поэтому атаковать было бесполезно: не видать ни своих, ни чужих. Так бы и простояли, но ветер, вспоможением святой богородицы, — переменился. Переменился и ход битвы, татары смешались, побежали. Мамай на своей наблюдательной горке заскучал и поехал, куда подальше.

Наши гнали, рубили, хватали. Захватили, в частности, и весь табор татарский. Попали в сладкий плен и пять декамероновских дев, если, конечно, не их имел в виду Писец, говоря, что с Мамаем спаслись «только пять наиболее близких».