Кривая империя. Книга 4 - [61]

Сдается мне, что любой итог любой войны в космическом отдалении выглядит как незначительная разница в названиях улиц взятых и оставленных городов.

Есть, конечно, опасение, что протяни Гитлер еще пару лет, так уж и бомба атомная у него бы изготовилась. Ракеты тоже имелись. Лондону и Нью-Йорку сразу кранты. Не стал бы вождь мирового гитлер-югенда слюни пережевывать. Это — да! Тут мы не зря повоевали.

2) Незабываемость Войны выражена поэтом: «Никто не забыт, ничто не забыто», но придумал эту штуку естественно не поэт. Шли своей чередой десятки лет со дня Победы, а в репродукторах и на экранах все усиливался ужас Войны, хотя по законам физики должен был он затухать обратнопропорционально квадрату расстояния, т.е. — времени.

Но ужас парадоксально рос, и хотелось его разоблачить. Наконец сквозь кошмар этот увиделось юному автору некое сивое Мурло, угнездившееся в черной бумажной тарелке репродуктора — в бывшем святом углу. Мурлу очень выгодно было доводить несчастных, полуголодных стариков, инвалидов, вдов и сирот до инфаркта в разгар счастливого мирного времени. Чтобы не отвлекались на другие, бесполезные мысли. Например, о незаслуженной сытости и очевидной лукавости Мурла. Вот и талдычило оно из репродуктора в общем-то святые, но застиранные, линялые, опустошенные слова о Войне, Победе и т.д и т.п.

А война-то уже закончилась?! Ну? Дальше-то?..

Среди ветеранов имелась версия, что Жуков наш хотел идти до Ла-Манша, да его Сталин не пустил. Я думаю, это ерунда. Не по Жукову шапка! Хотеть такое большое путешествие, конечно, хотели, но не жуковы и тимошенки. Хотел этого, просто обязан был хотеть — по уставу нашей опричной Партии, лично товарищ Иосиф Виссарионович Сталин, генералиссимус, кавалер ордена Победы с бриллиантами. И остановило товарища Сталина не авторитетно-осторожное мнение товарищей из Политбюро, не собственный здравый рассудок, не пошатнувшееся здоровье, не Бог, не царь и не герой. И не Три Богатыря. А три еврея. Эйнштейн, Оппенгеймер, Ферми. Ну, хорошо, два еврея, один итальянец.

Не японцев несчастных гробанули они 6 августа 1945 года в Хиросиме, а наше природное Чувство.

Мировая Революция вновь была отложена на потом.

Итоги Войны имели крупное гуманитарное значение. На Войне, как на войне, — созрели «поведенческие модели», очень удачно попавшие в нашу Теорию. Не зря мы ее по крупицам составляли! Теперь любой из нас может во всеоружии пресечь праздное любопытство и каверзы вольнодумных зевак, срезать любой их вопрос.

Вот, например, Ленинград. Санкт-Петербург по старому стилю.

Город этот вызывает ностальгию о юных петровских годах, порождает горячку Белой ночи, наводит на эфирно-зефирные раздумья. Иногда очень неприятные.

Допустим, спрашивает нас этакий страдалец-в-мировом-масштабе:

— Оправдано ли 900-дневное сидение Ленинграда в убийственной блокаде? Не напрасно ли мы положили под пескаревские плиты миллион женщин и детей? Не лучше ли было сдать Северную Пальмиру во временное пользование настырным тевтонам? Не бог ли с ними, янтарными комнатами, рембрантовскими бабами, медными всадниками и бронзовыми пехотинцами всех династий? Не лучше ли было сохранить детей? Не дороже ли «слеза одного ребенка» слезы обкультуренного партработника?..

Гринписовец еще продолжает стенать, а мы уже четко врезаем:

— Пойди, папаша, в начало нашей пятой части. Там тебе каждый рядовой опричник скажет, что дети твои блокадные, — будь они живы, — давно бы у нас состарились до безобразия, пользы державе от них никакой бы не осталось — только расходы да пенсии одни. А кони медные и Самсон земноводный стране моей пожизненно нужны. «Они — богатство нашего народа, хотя, конечно, — пережиток старины».

И все бы хорошо, но в наши дни каким-то неуловимым фоном, симпатическими строчками начинает проступать меж классических строк какая-то новая, вялая, карамельная имперская антитеория, или, скорее, — антиимперская теория. И получается, что Ленинград оборонять нужно было только до разумного предела, врагов народа казнить выборочно, детей вражеских щадить, предателей Родины, выдравшихся из немецкого плена — лечить...

Но это потом. А пока мы — неподсудные победители, товарищ Сталин жив, беспокоиться нам не о чем. Беспокойство, а вернее, научная проблема у нас должна быть только одна — какую послевоенную Империю хочет строить наш вождь?

У него появилось новое пространство — «страны социалистического лагеря», то есть вся территория, освобожденная от фашистских захватчиков — наследственная наша доля по «молотовриббентропу».

Пункты имперского строительства казались очевидными.

1. Перековка присоединенных народов и правительств.

2. Создание единого государства.

3. Создание единой партии.

4. Развитие единой промышленности.

5. Разработка новой политики «добровольного» присоединения всех прочих к нашему пролетарскому котлу.

6. Перманентная чистка собственных рядов и зачистка тылов противоположных.

В этом направлении мы и поехали. Но вмешалась новая атомная реальность, проклятый «фактор сдерживания». Черчиля осенило назвать-таки нас «Империей Зла», — прямо в дых ударил, союзник хренов!