Кривая империя. Книга 4 - [17]

Решительность пригодилась наследнику в день смерти матери. При объявлении о ее кончине Павел ввел во дворец потешное голштинское войско, созданное в подражание великому прадеду, — только без пьянства и разврата, утвержденных уставом. Граф Безбородко сам показал Павлу, где лежат шкатулки с бумагами покойной. Камины пылали вовсю! Даже если и были какие-то писанные завещания, они пошли на смягчение российского климата...

Когда тебе 42 года, а ты привык считаться инфантом; когда нужно браться за гуж великой державы и вытаскивать скрипучий воз из пламени европейской революции, а ты играешь в солдатики; когда ты столько мечтал о власти и столько переменил воображаемых государственных систем, а государство твое — вот оно лежит залитое ноябрьской слякотью, — как тут править? Вот и несет тебя головной сумбур, не поймешь куда.

Павел устанавливает свои законы, штампует их с безумной, доселе невиданной производительностью — в среднем по 42 ежемесячно — всего 2179 за пять неполных лет. Вдвое кроет рекордный по суетливости период от Петра I до Екатерины II (21 закон в месяц), в пять раз превосходит великого прадеда (8), почти вчетверо — расчетливую мать (12). От такой командной густоты система управления дуреет, — мы это знаем по нынешней думской практике, — исполнители сбиваются с ноги, не успевают даже скудно размышлять.

Павел строит свою игрушечную империю, сам отливает оловянных солдатиков, — пять новых «княжеских родов», 22 графские фамилии вспыхивают на звездном небосклоне. За сто предыдущих лет только 19 дворян получили столь высокое потомственное достоинство! Делим 27 на 5, делим 19 на 100, делим одно на другое, получаем 28,42. Вот коэффициент политической истеричности Павла!

Что могло бы получиться, правь Павел долго, как Петр или Екатерина? Жуть берет!

Армию стали реформировать со страшной скоростью.

Провели ревизию чинов, — полторы тысячи фиктивных офицеров — дворянских недорослей вылетели «со службы».

Артиллерия получила новейшие легкие и мощные орудия.

Введена новая военная форма — ну, этим мы и поныне страдаем!

Подчинение уставу доводится до автоматизма, понятие «рассуждения» искореняется вообще.

В гражданской жизни схема выстраивается аналогично, укрепляется вертикаль «император — генерал — прокурор — министр», то есть, над законом и его исполнением ставится генеральская фишка — рассаживается стая силовиков.

— Знакомо, не правда ли?

Ужас повисает в питерском воздухе, пропитывает провинциальные атмосферы.

Страшная, кощунственная тайна становится известна гальванизированному населению: Павел заказал «изготовить модель Санкт-Петербурга — так, чтобы не только все улицы, площади, но и фасады всех домов и даже их вид со двора были представлены с буквальной, геометрической точностью»! Тень огромного, безумного императора, нависающего над крошечными домиками, скользит по проспектам, таится в водах Невы, проникает в сон обывателей...

Короче, народ был приведен в привычное настороженное состояние.

Жирной точкой первого этапа реформ стал указ от 5 апреля 1797 года о престолонаследии, продержавшийся потом последние 120 романовских лет. По этому указу не полагалось никаких императриц, — только старшие мужчины в правящем колене. Женщина имела шанс только при полном вымирании Романовых-мужчин. Историк называет это «попыткой управления будущим»...

Это он — по гуманитарности своего образования! Управление это всегда — воздействие на будущее. Управлять прошлым и даже настоящим нельзя, брат Историк!

Павел запрещает якобинские слова «клуб», «совет», «представитель».

Вводит награждение священников орденами (они ропщут, но берут, и традиция работает до сих пор), называет духовенство «одной из государственных служб».

С 20 января 1798 года запрещает ношение фраков, — нечего здесь оперетты разводить! «Позволяется иметь немецкое платье с одним стоящим воротником шириною не менее как в 3/4 вершка, обшлага же иметь того цвета, как и воротники».

Жилеты долой!

Башмаки иметь не с лентами, а с пряжками.

Ботинок не носить, шеи платками не оборачивать, галстуки повязывать «без излишней толстоты».

Короче, с галантерейными извращениями решено было покончить. Сардинский посол уже в декабре 1796 года объявляется персоной нон грата, «за ношение круглой шляпы».

Дальше — больше и без остановок.

Вот фрагмент хроники 1799 года:

18 февраля. Запрет вальса.

2 апреля. «Тупей на лоб не опускать», — это борьба с армейским пижонством.

6 мая. Дамам цветные ленты типа орденских через плечо не носить.

17 июня. «Широкие большие букли не накручивать».

12 августа. Запрет бакенбард.

4 сентября. Упомянутый указ об одноцветии обшлагов и воротников.

28 сентября. «Чтоб кучера и форейторы, ехавши не кричали».

28 ноября. Запрет синих женских сюртуков и белых юбок...

Последний запрет не празден! Историк не замечает, в чем опасность, а ведь все так наглядно: надевает безответственная сине-белая дама красные сапожки, и что мы имеем? Якобинский флаг!

Строгости в одежде не мешают самому императору предаваться романтике. Павел играет в рыцарство. Строит Михайловский замок в цвет перчаток дамы сердца Анны Лопухиной-Гагариной, возглавляет мальтийский (католический!) рыцарский орден. При дворе толкутся «странствующие рыцари» — европейский сброд, бурлит массонство. «Русский Дон-Кихот!», — припечатывает будущего союзника и противника Наполеон.