Критская Телица - [150]
Эпей не просто долетел.
Он даже подверг уцелевших гребцов немалому потрясению, вихрем промчавшись над палубой. Люди, мало что различавшие из-за высоких бортовых заслонов, едва не попадали со скамеек от неожиданности.
— Ого-го-го-о-о! — опять закричал мастер, описывая завершающий круг почета над самой водой и понемногу высвобождая руки.
— Сей же час угомонитесь! — велел Расенна изрядно всполошившемуся, шумящему экипажу. — Эка невидаль! Ну, полетел человек, ну шлепнется через полминуты по правому борту... Весла на воду!
Одновременно с последней командой этруск собственноручно подобрал и свернул огромный парус. На лбу Расенны вздулась тугая жила, однако тяжкое полотнище послушно зашуршало и повисло у самой реи.
— Табань!
Миопарона уклонилась вправо.
Как и предугадал многоопытный архипират, Эпей ухнул в хляби ровно через полминуты. Крыло, словно исполнясь напоследок разума и благодарности к своему создателю, повернулось почти вертикально, разом погасив остаточную, однако могшую оказаться небезопасной, скорость локтях в пяти над морем, и только затем обрушилось, подняв немалую тучу брызг.
Мастер успел отцепиться, вынырнул и, отфыркиваясь, подобно тюленю[79], забарахтался.
«Дельта» покачивалась рядом, напоминая павший на воду осенний лист. По непонятной прихоти Эпей окрасил ее в ярко-желтый цвет, и это лишь усиливало сходство.
Несколько мгновений спустя зашелестели рассекаемые стремительным, удлиненным корпусом волны.
— Весла сушить! — гаркнул Расенна.
И далеко перевесился через борт.
Громадная, могучая лапа ловко сгребла Эпея за ворот знаменитой кожаной туники и одним рывком выдернула прочь из морских зыбей.
Мастер опомниться не успел, как очутился на палубе миопароны.
В ту же секунду Эпей чуть не слетел с ног, ибо Иола неудержимо кинулась к умельцу и повисла у него на шее, целуя куда попало — в губы, щеки, глаза, лоб.
— Задушишь! — со смехом воскликнул Эпей, обнимая подругу. — Право слово, задушишь!
— Афинян берут на абордаж, — деловито сообщил Расенна. — Как прикажешь быть? Заряды вышли подчистую.
— Пускай берут, — сказал Эпей. — Теперь это уже не играет роли. Пробудут на острове пару лишних деньков — и дело с концом.
— Все удалось?
— Когда улетал, народу по улицам и переулкам толпилось — тьма-тьмущая. А поелику я позаботился покружить над Священной Рощей, убежден, что Алькандра приняла переданное известие всерьез. Думаю, династию низложат еще до возвращения кораблей...
— Тогда разворачиваем парус, — молвил Расенна, — и улепетываем. Нет у меня особого желания знаться с пентеконтерами, ежели трубочки твои опустели.
— И то верно, — отозвался Эпей. — Но, сдается, ты чуток переусердствовал, разбойничек ненаглядный, а? Четыре костерка запалил!
— В следующий раз попробуй остановить целую флотилию собственноручно! — огрызнулся этруск. — Разве я виноват, что у этих олухов ровно столько же разумения, сколько у их возлюбленного Аписа?
Иола негодующе хмыкнула.
— Ну да, — запальчиво продолжил архипират. — Прут, понимаешь ли, на рожон, словно быки атакующие! И хоть бы хны! Ведь ясно же видели: им со мною не сладить! Нет, усердствовали до последнего...
— Ладно, ладно... Ты сражался геройски. Но трубочки-то, а?
— Хороши, ничего не скажу, — осклабился Расенна.
— И как? — подбоченился Эпей, хитро поглядывая на Иолу. — Похож я на мастера Дедала?
— Похож!
— Больше всего, — прервал этруск, — он смахивает на мокрую мышь. Твои соплеменнички, дражайший забулдыга, любезно снабдили нас вином и едой. Кажется, мои ребята не успели высосать всего. Иди, прикладывайся. Тебе не вредно, после полета и морских купаний.
— Незачем! Когда мы расстались, я повстречал Менкауру. И он скормил мне снадобье, возвращающее силы!
— Менкауру? — спросила Иола. — Но где, и...
— Я с андротавром сцепился...
— Что-о-о-о?!.
— С кем, с кем? — подхватил архипират.
— Выпустил человекобыка из катакомб. Наверное, он произвел немалое впечатление! Но, увы и ах, оказался весьма неблагодарен. Вознамерился мною позавтракать. Или поужинать — гарпии знают... Пришлось немножко побегать и кинжалами пошвыряться.
— О боги! — только и сказала Иола.
— Сию секунду объяснись! — возопил этруск. — О каком человекобыке идет речь?
Быстро и кратко Иола поведала Расенне легенду о царице Билитис.
— Вот что, — произнес архипират, дослушав прелестную критянку до конца. — Я видел, как твой благоверный мечет ножи. Бродячим фокусникам не снилось! Видел, как он порхает в поднебесье — и вынужден признать: полет человека возможен. Хотя не постигаю...
— Видишь? — вмешался Эпей, обращаясь к Иоле. — Даже неискушенный в законах механики морской злодей признает великую силу искусства и ремесла!
— Но, — продолжил Расенна — прежде, нежели я поверю в то, что женщина понесла и родила от какого-то блудливого бугая...
Иола буквально застонала:
— Не изрыгай хулу на священного Аписа, умоляю!
— Хорошо. Все равно, не поверю.
— И никто не поверит, — сокрушенно сказал Эпей.
— Правильно. Поэтому, снадобье, или нет, — а ступай-ка, дружище, вон к тому бочонку да приложись хорошенько. Сдается, у тебя от напряжения да переживаний в голове чуток помутилось.
— Ладно, ладно, — отозвался Эпей. — Пожалуй, действительно приложусь...
Мистико-приключенческая книга современного английского романиста повествует о переселении душ, о борьбе добра и зла, о магических ритуалах. Насыщена действием, изобилует фактическими сведениями, снабжена подробными примечаниями переводчика. Предназначается взрослому читателю.Книга основана на романе Денниса Уитли «Против тьмы», в который Хелм внес некоторые изменения и добавил еще одну сюжетную линию.
В 1-й том Собрания сочинений Ванды Василевской вошли её первые произведения — повесть «Облик дня», отразившая беспросветное существование трудящихся в буржуазной Польше и высокое мужество, проявляемое рабочими в борьбе против эксплуатации, и роман «Родина», рассказывающий историю жизни батрака Кржисяка, жизни, в которой всё подавлено борьбой с голодом и холодом, бесправным трудом на помещика.Содержание:Е. Усиевич. Ванда Василевская. (Критико-биографический очерк).Облик дня. (Повесть).Родина. (Роман).
В 7 том вошли два романа: «Неоконченный портрет» — о жизни и деятельности тридцать второго президента США Франклина Д. Рузвельта и «Нюрнбергские призраки», рассказывающий о главарях фашистской Германии, пытающихся сохранить остатки партийного аппарата нацистов в первые месяцы капитуляции…
«Тысячи лет знаменитейшие, малоизвестные и совсем безымянные философы самых разных направлений и школ ломают свои мудрые головы над вечно влекущим вопросом: что есть на земле человек?Одни, добросовестно принимая это двуногое существо за вершину творения, обнаруживают в нем светочь разума, сосуд благородства, средоточие как мелких, будничных, повседневных, так и высших, возвышенных добродетелей, каких не встречается и не может встретиться в обездушенном, бездуховном царстве природы, и с таким утверждением можно было бы согласиться, если бы не оставалось несколько непонятным, из каких мутных источников проистекают бесчеловечные пытки, костры инквизиции, избиения невинных младенцев, истребления целых народов, городов и цивилизаций, ныне погребенных под зыбучими песками безводных пустынь или под запорошенными пеплом обломками собственных башен и стен…».
В чём причины нелюбви к Россиии западноевропейского этносообщества, включающего его продукты в Северной Америке, Австралии и пр? Причём неприятие это отнюдь не началось с СССР – но имеет тысячелетние корни. И дело конечно не в одном, обычном для любого этноса, национализме – к народам, например, Финляндии, Венгрии или прибалтийских государств отношение куда как более терпимое. Может быть дело в несносном (для иных) менталитете российских ( в основе русских) – но, допустим, индусы не столь категоричны.
Тяжкие испытания выпали на долю героев повести, но такой насыщенной грандиозными событиями жизни можно только позавидовать.Василий, родившийся в пригороде тихого Чернигова перед Первой мировой, знать не знал, что успеет и царя-батюшку повидать, и на «золотом троне» с батькой Махно посидеть. Никогда и в голову не могло ему прийти, что будет он по навету арестован как враг народа и член банды, терроризировавшей многострадальное мирное население. Будет осужден балаганным судом и поедет на многие годы «осваивать» колымские просторы.
В книгу русского поэта Павла Винтмана (1918–1942), жизнь которого оборвала война, вошли стихотворения, свидетельствующие о его активной гражданской позиции, мужественные и драматические, нередко преисполненные предчувствием гибели, а также письма с войны и воспоминания о поэте.