Критская Телица - [149]
Отпрыск царицы Билитис отрешенно и безучастно двигался вперед — вернее, вспять, ибо теперь избрал направление прямо противоположное тому, куда отправил его египтянин.
Столкнувшись с наложницами, несчастный человекобык шарахнулся в сторону. Женщины перепугались до полного умоисступления и ринулись дальше, пользуясь тем, что путь освободился. Потом наскочили на Идоменеевых воинов. Те, недолго думая, погнали обезумевшую толпу обратно.
И всем — галдящим (женщины) и ругающимся (воины) — скопом бегущие повстречали страшилище, плетшееся навстречу.
Стражники помчались назад, едва ли не проворнее наложниц.
Дальнейшее читателю уже известно.
Злополучный человекобык продолжал уныло шествовать дальше.
Какие мысли блуждали в уродливой его голове — если он вообще был в состоянии мыслить, — неведомо. Всего скорее, андротавру просто хотелось укрыться где-нибудь, спрятаться от непривычного шума, невиданной суматохи...
Четыре столетия в тишине и одиночестве — а потом резкая, оглушительная, ошеломляющая, да еще вдобавок и довольно болезненная, перемена...
Человекобык инстинктивно искал дорогу домой, в катакомбы.
Но идти ему довелось буквально сквозь строй затаившихся по ответвлениям, трясшихся от ужаса и ярости кидонов.
Настоящий град секир, мечей и кинжалов посыпался на чудовище с обеих сторон.
Приближаться не смел никто.
Оружие метали издалека, промахивались, попадали, опять промахивались, опять попадали...
Несколько особо рьяных силачей умудрились послать разящие снаряды столь далеко, что уложили собственных товарищей, стоявших напротив, — однако во всеобщем смятении это осталось почти незамеченным.
Андротавра, по сути, искромсали заживо. Дикий, отчаянный рев наполнил коридоры, покрывая испуганные и яростные клики горожан. Человекобык дернулся влево, вправо, будто не мог решить, откуда грозит наибольшая опасность.
Несуразная, изуродованная, окровавленная морда повернулась к северному переходу — и какой-то ополченец, чье имя осталось неизвестным, затерялось во тьме веков, сделал особенно удачный бросок.
Двуострая секира завертелась в воздухе, блеснула, отразив пламя светильников, и разрубила уязвимый, чувствительный бычий нос пополам. Вонзилась глубоко, раздробила челюстные кости, накрепко завязла в черепе андротавра.
Даже не заревев напоследок, страшилище опрокинулось, перекатилось по испятнанным собственной кровью мраморным плитам, изогнулось, издохло.
Дружный вопль ознаменовал сию славную и незабвенную победу над ужасом кидонских подземелий. Впрочем, в ту минуту ни единый из участников расправы понятия не имел, с кем столкнулся.
Горожане видели мерзкого монстра и разили что было мочи.
Вот и все.
* * *
Увлекаемый стремительным южным ветром, Эпей быстро оставил пентеконтеру позади и устремился к двум далеко разошедшимся в стороны суденышкам, торопившимся на северо-северо-запад и северо-северо-восток. И Расенна, и Эвпейт знали свое дело досконально.
Предполагая, что Иола посейчас находится на галере, мастер заложил пологий вираж и начал понемногу настигать афинян.
Поравнялся, обогнал, описал в воздухе широкий круг.
Треугольное крыло, поврежденное клювом ягнятника, повиновалось все хуже.
Совершая спиральные, сужающиеся витки, Эпей носился в воздухе над ладьей, снижался и напрягал взор.
— Где женщина?! — выкрикнул он, очутившись локтях в пятидесяти от ошеломленного экипажа.
Греки безмолвствовали, разинув рты.
— Я, действительно, сошел с ума! — провозгласил, наконец, Эвпейт.
Ни этруск, ни Иола не додумались в горячке и спешке предупредить афинян о возможном появлении летучего странника.
— Где женщина?! — заорал Эпей, не на шутку пугаясь. — Отвечайте, сукины дети, не то испепелю судно с воздуха!
Угроза возымела немедленное действие. Ксантий поспешно указал рукой на видневшуюся вдалеке миопарону. Хорошенькая Роданфа приложила к устам согнутые ладони и звонко выкрикнула:
— Ее увозит Расенна!
«Этого еще недоставало!» — мысленно выругался Эпей. И ринулся вдогонку этруску.
Можно с большой долей вероятности предполагать: в эти минуты сердце Эпея колотилось отчаянно. Если Расенна замыслил предательское злодейство, мастер смог бы разве что камнем обрушиться на миопарону и сломать этруску шею. Надежды управиться с пятью десятками человек, разумеется, не было...
На малой высоте крыло теряло несущую силу. Волны, вздымаемые воздушными токами, катились уже в каких-то двадцати локтях под Эпеем.
Но миопарона вырастала с каждой секундой.
Вот и лица можно рассмотреть...
С невыразимым облегчением эллин увидел: Иола и архипират стоят бок о бок в проеме у правого борта и отчаянно машут руками, призывая к себе.
— Эге-ге-ге-е-ей! — выкрикнул умелец, немедленно воспрявший духом.
— Смотри! — восторженно завизжала Иола, хватая Расенну за руку, — смотри, он летит! Он, действительно, летит! О, слава богам!.. Летит!
— А долетит ли? — с ноткой сомнения в голосе произнес этруск.
— Долетит! — уверенно ответила Иола.
И просияла.
Эпилог
Ты со мною рад и к столпам Геракла,И к кантабрам плыть, непривычным к игу,И в Ливийский край, где клокочут в СиртеМаврские волны...Гораций. Перевод А. Семенова-Тян-Шанского
Мистико-приключенческая книга современного английского романиста повествует о переселении душ, о борьбе добра и зла, о магических ритуалах. Насыщена действием, изобилует фактическими сведениями, снабжена подробными примечаниями переводчика. Предназначается взрослому читателю.Книга основана на романе Денниса Уитли «Против тьмы», в который Хелм внес некоторые изменения и добавил еще одну сюжетную линию.
В 1-й том Собрания сочинений Ванды Василевской вошли её первые произведения — повесть «Облик дня», отразившая беспросветное существование трудящихся в буржуазной Польше и высокое мужество, проявляемое рабочими в борьбе против эксплуатации, и роман «Родина», рассказывающий историю жизни батрака Кржисяка, жизни, в которой всё подавлено борьбой с голодом и холодом, бесправным трудом на помещика.Содержание:Е. Усиевич. Ванда Василевская. (Критико-биографический очерк).Облик дня. (Повесть).Родина. (Роман).
В 7 том вошли два романа: «Неоконченный портрет» — о жизни и деятельности тридцать второго президента США Франклина Д. Рузвельта и «Нюрнбергские призраки», рассказывающий о главарях фашистской Германии, пытающихся сохранить остатки партийного аппарата нацистов в первые месяцы капитуляции…
«Тысячи лет знаменитейшие, малоизвестные и совсем безымянные философы самых разных направлений и школ ломают свои мудрые головы над вечно влекущим вопросом: что есть на земле человек?Одни, добросовестно принимая это двуногое существо за вершину творения, обнаруживают в нем светочь разума, сосуд благородства, средоточие как мелких, будничных, повседневных, так и высших, возвышенных добродетелей, каких не встречается и не может встретиться в обездушенном, бездуховном царстве природы, и с таким утверждением можно было бы согласиться, если бы не оставалось несколько непонятным, из каких мутных источников проистекают бесчеловечные пытки, костры инквизиции, избиения невинных младенцев, истребления целых народов, городов и цивилизаций, ныне погребенных под зыбучими песками безводных пустынь или под запорошенными пеплом обломками собственных башен и стен…».
В чём причины нелюбви к Россиии западноевропейского этносообщества, включающего его продукты в Северной Америке, Австралии и пр? Причём неприятие это отнюдь не началось с СССР – но имеет тысячелетние корни. И дело конечно не в одном, обычном для любого этноса, национализме – к народам, например, Финляндии, Венгрии или прибалтийских государств отношение куда как более терпимое. Может быть дело в несносном (для иных) менталитете российских ( в основе русских) – но, допустим, индусы не столь категоричны.
Тяжкие испытания выпали на долю героев повести, но такой насыщенной грандиозными событиями жизни можно только позавидовать.Василий, родившийся в пригороде тихого Чернигова перед Первой мировой, знать не знал, что успеет и царя-батюшку повидать, и на «золотом троне» с батькой Махно посидеть. Никогда и в голову не могло ему прийти, что будет он по навету арестован как враг народа и член банды, терроризировавшей многострадальное мирное население. Будет осужден балаганным судом и поедет на многие годы «осваивать» колымские просторы.
В книгу русского поэта Павла Винтмана (1918–1942), жизнь которого оборвала война, вошли стихотворения, свидетельствующие о его активной гражданской позиции, мужественные и драматические, нередко преисполненные предчувствием гибели, а также письма с войны и воспоминания о поэте.