Критская Телица - [111]

«Надобно внимательно смотреть в небо около пяти, — подумала Алькандра. — Невероятно, и все же... Если только!.. Тогда!..»

* * *

Ценой немалых усилий, при усердной, хотя и немного бестолковой помощи уже поднятых на ноги, Расенна умудрился привести в чувство перепившихся гребцов и рассадить их по веслам. Палуба выглядела, словно после изрядного шторма, — столько забортной воды пришлось вылить на захмелевшие, жаждавшие лишь покоя и сна головы.

— Слушай в оба уха и запоминай, — приказал этруск, становясь на корме и выделяясь резким черным силуэтом на фоне усеянного звездами неба. — Нас предали. Подлейшим образом. Именно поэтому и доставили сюда столько вина, чтобы вы храпели как сурки, ничего не сознавая, покуда не разбудят ударами плети...

Недоуменный ропот прокатился по миопароне.

— Экипажа больше не увидите. Пожалуй, именно сейчас ваших товарищей и моих подчиненных убивают на берегу, в стенах Кидонского дворца. Мы чересчур много знаем! А нужда в дальнейших услугах исчезла!

Ропот усилился.

— Молчать, время дорого!

— Капитан, — робко обратился к этруску сидевший неподалеку кряжистый эллин. — Прости, капитан, почему же тогда и нас не перебили во сне?

— Да потому, что проще заставить протрезвившихся олухов сначала отвести миопарону в гавань, чем приводить сюда судно с новым экипажем! Потом вежливо пригласить на берег и — поминай, как звали... Покойный Гирр очень любил простые решения.

— Покойный?

— Да! — рявкнул этруск — Уютно устроился, не без моей помощи, прямо под килем, на песчаном дне. Кинулся на своего капитана, вооружившись двумя боевыми клинками. Перед нападением любезно изложил все, что вы сейчас от меня услышали. А теперь — молчать, ибо, повторяю: время не ждет!

Гребцы послушно умолкли.

— Выбрать якорь. Я — за кормчего. Идем на восток и становимся против самого выхода из Кидонской гавани, в миле от большого мыса. Предстоит бой. И необычный. Увидите, для чего мы семь лет возим на палубе это хитрое приспособленьице...

Расенна указал рукой на укутанные плотной парусиной Эпеевы огнеметные трубы.

— Когда проучим и обратим в пепел несколько судов, поднимем парус и полным ходом ринемся на север. Дальше каждый волен поступить как ему заблагорассудится. От себя клятвенно обещаю царскую награду всем, независимо от желания остаться или покинуть корабль. Понятно?

— Да, капитан, — приглушенно прогудел нестройный, неуверенный хор.

— Забыл предупредить, — прибавил этруск, угадавший причину замешательства. — Погоня исключается. Уйдем безо всяких затруднений. Слово Расенны...

«...Который всецело уповает на правоту Эпея», — мысленно закончил архипират.

Разумеется, он мог попросту уплыть куда глаза глядели, предоставив афинское судно попечению греческих богов.

Но слово Расенны действительно было твердо.

* * *

Человек, на чью правоту столь отчаянно рассчитывал этруск, занимался в эту минуту одним из дел, которые ненавидел всеми фибрами души. От которых старательно (однако же, как помнит читатель, не всегда успешно) увиливал с нежного детства. Которые считал совершенно чуждыми своей натуре — изысканной, утонченной и склонной служить Вакху-Бромию.

Эпей бежал.

Он бежал во все лопатки, уронив один меч и выбросив другой, болтавшийся в ременной петле и некстати колотивший по боку.

«Дополнительное соображение», лишь недавно вселявшее в мастера довольно твердую надежду на успех, разлетелось вдребезги.

Рассыпалось пылью.

Обратилось прахом.

Эпей вполне справедливо предполагал, что чудовище, проведшее четыре столетия в кромешной тьме катакомб, окажется совершенно слепым и преследовать сможет, полагаясь только на чутье и слух — безусловно, изощрившиеся до предела, однако не способные заменить зрения в незнакомых переходах и коридорах — тем паче столь огромного и запутанного дворца, каким был Кидонский.

Расчет не оправдался.

Подземелье освещалось. Тускло, скудно, — а все-таки освещалось!..

Лишь двадцать с лишним лет спустя, в далеких Фивах, куда Эпей с Иолой перебрались на жительство из чересчур уж буйных и суетливых Афин, знакомый рудокоп разъяснил мастеру эту непостижимую загадку.

— Породы, — пророкотал он, сидя вместе с поседелым, но все еще задорным и веселым Эпеем на приступке уютного домика, расположившегося близ городской окраины.

Спускался теплый, прозрачный вечер — один из тех, которыми столь славится благословенная Беотия[62]. По сей день, кстати говоря, славится...

Иола, ставшая гораздо старше, но вовсе не утратившая прежнего своего обаяния, столь же славная, нежная и — непостижимым образом — красивая, невзирая на пятьдесят четыре пролетевших над ее милой головой весны, принесла собеседникам внушительную амфору, определила на крыльце три чеканных кубка — бронзовых, но таких же изящных, как те, — серебряные и золотые, — из которых пили в Кидонии только знатнейшие вельможи. Эпей отливал и чеканил чаши собственноручно, — а это значило, со вкусом и на совесть.

Иола водрузила рядом с амфорой объемистую, переполненную фруктами вазу, налила вина всем троим, подперла подбородок ладонью, примолкла.

— Породы, — повторил добродушный, кряжистый Главк, делая возлияние богам, отхлебывая изрядный глоток и возвращая кубок на место. — Насчет андротавра можешь втолковывать виноградарям, готовым уши отрастить на слоновий манер...