Критская Телица - [113]

Локтях в сорока позади с шумным сопением торопился учуявший поживу андротавр. Умельцу казалось, будто все происходит в скверном, тяжелом сне: проклятущая беготня, молниеносная и бесславная погибель Рефия, появление твари, о которой до сих пор только гадали втихомолку, да еще Иола изложила опасливым шепотом древнее предание, могшее показаться полной и несусветной чепухой... Новая, куда более проворная и неприятная беготня...

Предание и впрямь напоминало дурацкий вымысел.

И таковым казалось.

Кому угодно.

Кроме Эпея.

И Менкауры...

Мастер изрядно растерялся. Он примерно представлял, как завлечет грозного и беспомощного человекобыка в нужное место, как внезапно покинет его на устрашение обитателям дворца, посеет смятение и полную панику, а сам под шумок улизнет, велев караульным распахнуть западную дверь...

Но как оторваться от целеустремленно преследующего полузверя, обладающего незаурядной выносливостью, Эпей не имел понятия. Оборачиваться и рисковать внезапным падением не стоило. Подняться андротавр уже не дозволил бы. Следовало просто бежать, делать внезапные повороты и уповать на богов.

Умельцу помогало то, что страшилище очутилось в совершенно чуждой, от века неведомой обстановке.

И чувствовало себя, словно человек, вышедший из закулисного сумрака на театральные подмостки и внезапно полуослепленный софитами.

И, сколь ни усердно стремилось настичь, а все же тупо, несмысленно глядело по сторонам, жмурилось, моргало; с разгона пролетало мимо открывавшихся переходов; теряло время и растрачивало силы.

Впрочем, куда медленнее, чем вконец изнемогавший пятидесятитрехлетний эллин.

Эпей вырвался в главный коридор, по прямой линии лежавший на расстоянии добрых полутора плетров от закоулка, где накануне расположили и недавно обесчестили Сильвию, и несколько мгновений провел замерев, прислоняясь к прохладной стене, переводя дух.

«Я больше не могу, — тоскливо подумал мастер. — Не могу — и все тут. Нужно драться. Бежать — бесполезно... Я больше не могу бежать...»

Глава двенадцатая. Менкаура

...Не стрелами,

Взором одних лишь очей он свои чары творит.

Неизвестный поэт. Перевод Л. Блуменау

В отличие от жрицы Алькандры, капитан Эсон поверил гонцу немедленно и безоговорочно.

Ибо, в отличие от жрицы, узрел царский перстень воочию, поднес к пламени светильника, изучил и удостоверился в подлинности кольца, которое не раз, не два и не три видал на тонком безымянном пальце неверной своей подруги, распоряжавшейся островом по разумению либо прихоти.

Или не распоряжавшейся вовсе...

— Говори, господин, — коротко бросил моряк дворцовому стражу.

Огромный корабль стоял на якоре незыблемо. За северным мысом царил полный штиль, вода обширной гавани стыла недвижно, точно жидкое стекло. Фитиль бронзовой плошки горел ровно и почти бездымно.

Эсон превосходил стражника чином едва ли не настолько же, насколько нынешний генерал превосходит рядового солдата. Но обладателю перстня полагалось говорить «господин», и нарушать незапамятного обычая командир пентеконтеры вовсе не собирался.

Кольцо наделяло человека истинно царскими привилегиями, которые надлежало блюсти всемерно и всеусердно.

К тому же, Эсон продолжал втайне любить Арсиною, и был готов на все, лишь бы угодить поразительной своей царице. Мастер Эпей подозревал это, и намеренно велел дворцовому телохранителю отправиться прямиком на флагманское судно, «Хвостокол», обратиться к самому капитану, в точности изложить мнимое приказание венценосной особы.

— Понимаю, — задумчиво сказал Эсон. — Шлюпка отвалит немедленно, а потом ошвартуется у причала и подождет придворную даму, произнесущую имя Эпея...

— Именно, капитан.

Разумеется, флот находился в полном ведении лавагета, но распоряжения подобного рода, передаваемые подобным образом, были исключительно редки, а посему и учитывались независимо от обычной воинской субординации.

А Идоменея капитан Эсон отнюдь не любил, ибо истины, разумеется, не ведал и просто-напросто ревновал возлюбленную к порфироносному супругу. Если появлялся повод порадовать государыню и насолить царю, — ничем не рискуя, просто выполняя свой долг, — великолепно! Все будет исполнено досконально: без сучка, без задоринки, в полном соответствии сказанному...

— Доложи госпоже, что я поступил в согласии с ее словами, приложил полнейшее старание и добился желаемого.

— Но...

— Считай, повеление исполнено, — улыбнулся Эсон. — А ежели сомневаешься, прикажу принести вина и ветчины. Посиди на борту до рассвета, отдохни, подкрепись и удостоверься: приказ государыни — закон для подданного. Тем паче, — добавил он, хитро прищуриваясь, — для честного моряка и старого, испытанного, многажды проверенного служаки...

* * *

Лаодика осторожно кралась по нескончаемым коридорам Кидонского дворца, даже не давая себе труда остерегаться, оборачиваться, прислушиваться.

Собственная дальнейшая судьба совершенно ее не заботила, ибо еще в ту злополучную ночь, когда Гирров отряд разгромил родовое гнездо мелосских царей и уволок новобрачную на борт непонятного корабля, молодая женщина поклялась отомстить за гибель близких и отнятое счастье.

В правой руке Лаодика стискивала снятый с мертвой Эфры кинжал.