Кристиан Ланг - человек без запаха - [30]

Не говоря ни слова, они уставились друг на друга через дверной проем. Ланга охватил страх, и он отвел взгляд.

— Уходи, Ланг, — сказал Марко и захлопнул дверь. Услышав шаги за дверью, Ланг понял, что Марко вернулся в спальню.

Ланг оставил пакеты с едой и вином возле двери и вышел из подъезда на улицу. Был теплый летний вечер, и по дороге домой Ланг миновал десятки кафе под открытым небом с шумной и беспечной публикой. Он проходил мимо пьяниц и молодых, приятно пахнущих людей с милыми лицами. Шел он медленно и неуклюже, как будто вдруг стал много старше. Он прихрамывал на больную ногу, но боли не чувствовал. Так он дохромал через весь город от Хельсингегатан до Скарпшюттегатан, чтобы оказаться в своей только что отремонтированной квартире, где еще пахло свежим деревом и краской.

15

После этого нечаянного открытия Ланг сразу же спрятал голову в песок. Поначалу обе стороны хранили молчание, потом Сарита попыталась связаться с Лангом, а когда поняла, что он отказывается отвечать, проявила настойчивость. Она писала ему по электронной почте, отправляла на мобильный и оставляла сообщения на автоответчике, пыталась выйти на него через редакцию его телепрограммы и через его издателей. Но Ланг игнорировал ее попытки и, словно зомби, машинально и методично, стирал все ее сообщения, даже не читая и не прослушивая. Точно так же он избегал общения со всем остальным миром. Через несколько недель после шока он отправился в ежегодное плавание с дядей Харри и удивил его своим безразличием ко всему и полной отрешенностью. В первый же вечер, когда они бросили якорь в лагуне с огромными плоскими валунами, Ланг отказался от виски и джина и молча смотрел, как дядя Харри изучает звезды в свой телескоп. На вопрос дяди Харри о делах любовных Ланг ответил лишь печальной и задумчивой улыбкой, так и не сказав ни слова. А когда Харри рассказал ему о своем разговоре с матерью Ланга и что он и его жена Мари готовы взять к себе Эстеллу после клиники, Ланг никак не отреагировал на это известие, хотя еще месяц назад оно показалось бы ему трогательным и внушающим надежду.

Он злился на Сариту лишь до конца недели, писал мне Ланг из тюрьмы. По его собственным словам, он был даже поражен, как быстро прошло чувство гнева. Наоборот, он был исполнен самообладания и поглощен самоанализом, словно в его жизни наступил решающий момент, когда необходимо разобраться в своем прошлом, чтобы произвести переоценку ценностей и обрести второе дыхание. В самые первые недели его беспокоил тот факт, что он, по его собственным словам, «униженный и выставленный на посмешище свежеиспеченный рогоносец», возбудился, стоя перед дверью и слушая, как Марко и Сарита занимаются любовью.

Его мучило подозрение, что он сексуально ненормален, что он стал, а может, всегда был извращенцем. Он вспоминал такие эпизоды из своей жизни, когда ему поневоле приходилось быть свидетелем пикантных ситуаций и это возбуждало его похоть. Однажды на литературной конференции в Лиссабоне ему по ошибке сняли номер в почасовом отеле, и теперь он вспомнил, как на него действовали профессиональные вздохи и стоны проституток и похотливое словоблудие на вкрадчивом португальском, пока он лежал по другую сторону тонкой перегородки. Он вспомнил, как в молодые годы плавал на пароме в Швецию и спал в общей каюте, а рано утром видел, как на верхней койке через проход подростки занимались любовью. Он вспомнил, как работал над своим вторым романом в съемной квартире на Франценсгатан, а его рыжеволосая соседка мастурбировала больше часа так, что ее возбужденные стоны слились в скорбный плач, который никак не давал ему работать, несмотря на все попытки сосредоточиться. И когда Ланг размышлял обо всем этом, воспоминания порой настолько возбуждали его, что он доставал свой член и начинал мастурбировать. И в такие минуты он иногда с горечью и иронией думал, как всего несколько недель назад он воображал, будто этот член, который он сейчас сжимает в руке, весьма умеренных размеров и порой тяжелый на подъем, мог сделать Сариту счастливой, словно был единственным и неповторимым, а не одним из миллиардов подобных ему мужских органов.

По прошествии некоторого времени стыд у Ланга прошел, а на смену ему пришли другие чувства. Он перестал размышлять о своем теле и желаниях и стал проклинать себя за наивность, пытаясь найти объяснение тому, что произошло. Он спрашивал себя, почему, несмотря на свой возраст и опыт, он не разоблачил Сариту раньше, тем более что доказательств ее двуличия, порой даже слишком очевидных, всегда было предостаточно: загадочные чашки с недопитым кофе, путаные рассказы Миро, чужой запах, который он чувствовал время от времени в квартире Сариты, постоянный отказ Марко от встречи с Лангом, уклончивые и раздраженные реплики Сариты в ответ на вопросы, как она провела время в его отсутствие.

В другое время его посещали мысли о том, что все люди скрывают свою тайную ипостась под маской повседневности. Ипостась эта — древняя, безымянная и безличностная — всеженская и всемужская. Каждая такая ипостась хранит в себе черты всех людей, когда-либо живших на земле, и потому является носителем атавизмов, определяющих поступки и стремления, совершенно неуместные в современном мире, но свойственные всем без исключения — кому в большей, кому в меньшей степени. Даже Сарита скрывала подобную ипостась под маской знакомой ему и привычной Сариты. Ланг возомнил, что Марко всегда имел доступ к ее тайной и безымянной ипостаси, в то время как ему самому было в этом отказано. И мысль эта, признавался Ланг, вместо того чтобы усиливать муки ревности, по непонятной причине казалась ему утешительной.