— Знаешь, что самое страшное? Ведь Лис меня не любила, только тебя одного, — прорычал Феликс, — а ты позволил ей умереть!
Боль от разбитого носа была не столь сильна, как от хлёстких слов Феликса, что били по самым больным местам. Но он не пал на колени перед этой болью, а лишь выплеснул кристаллизованную ненависть на человека, что стоял напротив него.
Йонас так и не сдвинулся с места, но Феликс пошатнулся. Его самодовольство растворилось, и казалось, неведомый гигант дёрнул его тряпичной куклой назад. Феликс схватился за перила, и его пальцы судорожно сжались вокруг дерева, он отчаянно пытался не упасть.
— Какого чёрта?! — голос Тарана раздавался где-то вдалеке. — Что случилось?
Но Йонас не мог даже дышать. Он только смотрел на свои плотно сжатые кулаки — и в мягком сумраке моря они излучали странное сияние.
Он повернулся к Тарану — но тот лишь потянулся за мечом, косясь на Феликса.
Он не видел, как горели руки Йонаса.
Феликс медленно поднялся на ноги, пристально глядя на Йонаса, и сотни вопросов потерялись в вихре его взгляда.
Не проронив ни слова, Йонас повернулся к нему спиной и рванулся к каюте. Ноги его заплетались, идти было трудно, и он, только-только оказавшись там, рванул к иллюминатору.
Руки больше не светились, только мелко дрожали.
В груди что-то горело, и Йонасу казалось, будто бы странные пчёлы кусают его. Он разорвал рубашку на груди, будто бы пытаясь увидеть существ, что так мучили его.
Но там не было ни следа насекомых.
Только знак, знак, который он никогда прежде не встречал. Чёрный вихрь размером с мужской кулак…
Знак Хранителя.
Громкий вздох заставил его обернуться. На пороге стояла Оливия — прекрасная, человечная, бросившая свою ястребиную форму там, за спиной, и завернувшаяся в тонкий халат.
— Что со мной, Оливия? — шумно выдохнул он.
Её изумрудные глаза были широко распахнуты и потемнели, стоило ей только заметить пятно на его груди.
— О, Йонас… — прошептала она. — Тимофей оказался прав.
— Что за знак?
Она шумно выдохнула воздух, а после прикрыла глаза, пытаясь успокоить себя. А после вздёрнула подбородок и прошептала:
— Прости.
Но в её тоне не чувствовалось вины.
Он хотел спросить, что она имеет в виду, но образ Оливии вдруг превратился в нечёткое пятно.
Он не помнил падения, но ощутил касание грубых досок к пальцам — а после сознание окончательно покинуло его.
Прежде чем раствориться в воздухе, образ Тимофея приказал Мие проводить Люцию в башню. И пока все бессмертные стояли перед нею на коленях, она только следила за Хранительницей — будто та излучала опасность. Но всё, даже двери, было невидимым для неё, прежде чем она не подбиралась достаточно близко.
Сама башня не была и пятидесяти шагов в ширину, да ещё и оказалась до дикого пустой внутри. Только белые-белые стены, зеркальный пол, чтобы спрятать от неё что-то или чтобы открыть неведомое? Люция лишь следовала за Мией, пока не оказалась в комнатушке столь малой, что могла лишь вытянуть руки, и коснулась бы противоположных стен. Люция смотрела на двери, выкованные из кристаллов, будто бы определяя свой прежний путь, и содрогнулась, когда они с грохотом закрылись, запирая её в этой маленькой, жалкой тюрьме.
— А теперь ты можешь говорить? — наконец-то рискнула нарушить тишину Люция. — Или, может быть, заклинание Тимофея держит тебя также сильно?
— Я могу, конечно… — голос Мии сбивался и звучал совсем тихо, неуверенный после всего того, что Старейшина сделал с ними. — Мы провели вместе очень мало времени, ещё меньше осталось и сейчас, и я не успею дать тебе дельный совет, но знай, осторожность — твоё главное оружие сейчас, оружие, которое ты не можешь променять на самую сильную на свете магию.
Люция всматривалась в лицо бессмертной, хмурилась, но тон той так и не выдал ничего, кроме беспокойство.
— О чём ты говоришь?
— Пророчество было правдой — его доказывает твоё прибытие. Но мы всё ещё не знаем, что с Миленьей, и… Вдруг Тимофей сделает с тобой то же самое, что делал с нею? Будь с ним осторожна! Вопреки всем его словам, мы не можем верить ему.
Люции так хотелось найти слова, что облегчили бы судьбу Мии, сказать, что Тимофей не коснулся Миленьи и пальцем, а злобная старейшина сама избрала свою судьбу, сама пошла по пути боли и крови… Но распахнулись хрустальные двери, и она не успела проронить и слова.
Они больше не были на первом этаже. Люция миновала ещё одну белоснежную комнату, эта казалась больше всех дворцовых палат. Из окон, огромных, почти на всю стену, она могла видеть прекрасный город, всматриваться в замысловатый лабиринт хрусталя, и видеть зелень там, за холмами.
Люция повернулась, но успела поймать только блеск платья пропавшей Мии. Она рванулась к дверям, но успела лишь прижать ладони к гладкой поверхности в отчаянной попытке вновь отворить их.
— И как же ты оказалась тут, Люция?
Голос Тимофея вынудил её замереть, и медленно повернуться к нему. Он больше не был лишь образом, просто последний Старейшина среди комнаты.
Она не знала, должна ли испытать благоговение от его сил или, может быть, облегчение, или страх?
— Уверена, вы удивлены моим присутствием тут, но…
