Криминальное чтиво. Зловещее светило - [100]

Особо он напирал на то, что, дескать, вел чертовски распутную жизнь. Мол, сгубили его выпивка и женщины. И рассказывал обо всех женщинах, которых знал, и обо всех салунах, в которых бывал. Ну, конечно, кое-что он приврал, потому что если бы все салуны были такие шикарные, как он говорил, то его бы туда даже не пустили. А потом Берби сказал, что жалеет о развратной жизни, которую вел, и приехал в свой родной город, не сойти ему с этого места, чтобы стать добропорядочным гражданином. И тут Берби стал утверждать, что Лайда не давала ему покончить с прошлым и всячески толкала на скользкую дорожку. Так у Берби и появилась идея убить старика. А потом Берби рассказал, как они с Хачем это сделали, и про деньги, и про все остальное. Это было похоже на одну пьесу, которую он знал, «Лицо на полу» — о парне, который нарисовал в баре на полу портрет женщины, погубившей его. Только вот что занятно: Берби не стыдился своих злодеяний, а только притворялся. И невооруженным глазом было видно, что он на самом деле ужасно гордился. И женщинами, и выпивкой, и Лайдой, и насчет старика и головы… А еще тем, что он такой ловкий и не угодил в ручей вместе с Хачем. И когда Берби выложил все до конца, то закричал и рухнул на пол. Сдается мне, он думал, что отдаст концы на месте, как тот парень, нарисовавший лицо на полу в баре. Только Берби не помер. Полежал так пару минут, а потом Бенни его поднял, усадил в машину и отвез в тюрьму.

Теперь он пашет, как и другие зэки, а еще ударился в религию и всем, кто приходит на него взглянуть, поет церковные гимны и представляет свою пьесу. Слышал я, что у него теперь еще правдивее получается, и слезы текут без репетиций. А Лайда… Ее тоже взяли, но она только подтвердила, что Берби хотел старикана завалить, а про остальное помалкивает. Так что Берби повесят, это уж точно. А если бы он не считал себя больно умным, то гулял бы сейчас на свободе.

А я вот что думаю: Берби так долго держал это в себе, что ему стало просто невтерпеж. Вот он и выложил все как на духу.

Faith Dashiell Hammett

Помимо того, что Дэшила Хэммета считают одним из величайших авторов в жанре криминального чтива, его нередко называют одним из наиболее значительных и популярных американских писателей двадцатого века. Его книги постоянно переиздаются по всему миру. Рассказы Хэммета включаются в антологии чаще, нежели произведения таких нобелевских лауреатов, как Теодор Драйзер, Томас Манн, Пирл С. Бак и Джон Голсуорси.

Мы же получили поистине уникальную возможность включить в эту антологию неопубликованный рассказ Хэммета. «Символ веры» печатается здесь впервые.

На машинописной копии, с которой набрано это произведение, обозначен адрес писателя: Хайд-стрит, 1309, Сан-Франциско. То есть читатель познакомится с рассказом именно в том виде, в каком он был выслан автором — задолго до появления электронной почты и литературных агентов. Это чистовик с парой незначительных исправлений, внесенных от руки, и несколькими вычеркнутыми словами.

Откровенно говоря, «Символ веры» — не самый лучший из рассказов Хэммета; он слегка проигрывает в сравнении с такими шедеврами мастера, как «Дом на Турецкой улице» и «Мертвые китаянки». Вместе с тем это произведение, безусловно, выходит за рамки заурядной литературной стряпни и представляет собой беспристрастное изображение жизни хобо во времена Великой депрессии. Условия существования хобо, бродячих рабочих, изгоев общества, были очень суровыми: им приходилось пробавляться воровством, когда к тому вынуждала бедность, а разжившись деньгами, они напивались в стельку и устраивали драки как друг с другом, так и с полицейскими.

Являлись ли они преступниками? Был ли у героя «Символа веры» прототип?

Решать вам!

Символ веры Дэшил Хэммет переводчик — Ростислав Грищенков

Непринужденно развалившись на берегу реки, с полсотни обитателей самодельного дощатого сарая, представлявшего собой классический американский спальный барак, внимали Морфи. Он проклинал консервную фабрику, ее управляющего, ее оборудование и мизерные размеры оплаты труда. Вокруг него собрались обычные сезонные рабочие. Они слушали выступавшего с той особой сосредоточенностью, которая так притягательна в простых людях, будь то американский индеец, зулус или «хобо».

Но когда Морфи закончил, один из них зашелся от хохота.

Любая форма сосуществования немыслима вне определенных обычаев, каждому слою общества присущи свои каноны. Естественно, законы джунглей — это одно, а законы светского приема — совсем другое, но они, безусловно, существуют и имеют непреходящее значение для всех тех, кто им подчиняется. Если вы «хобо», странствуете в поисках работы, то вправе ковырять у себя в зубах чем угодно и когда угодно, но вот похвалить своего работодателя вы не можете — ни словом, ни делом; равно как и не можете возразить тому, кто вздумает поносить условия труда на вашей фабрике. Как и большинство существующих законов, эти, согласитесь, тоже базируются на здравом смысле.

И вот теперь с полсотни мужчин на берегу не просто взглянули на того, кто рассмеялся, — о нет, они обратили на него взоры, исполненные праведного классового гнева, кары, что грозит всем нарушителям неписаного рабочего кодекса. Их лица просто пылали негодованием, суля ослушнику жестокое наказание. У всех собравшихся как по команде возмущенно поднялись брови, засверкали глаза, а губы вытянулись в тоненькую ниточку.