Криминальная история христианства. Поздняя античность. Книга 2 - [53]
В IV в. в споре вокруг сложной сущности Бога, вокруг проблемы природы «Отца» и «Сына», а также их взаимоотношений всей силой государственной власти отстояли полную божественность «Сына», его тождественность «Отцу», одержав победу над арианством. Это было закреплено решающим словом императора Феодосия I 28 февраля 381 г. (кн. 1, стр. 303). «Непостижимым образом Единородный родился от сущности Отца, через себя передавая нам всю полноту сущности Творца», — с такой поэтической напыщенностью выражается Кирилл. Библейское изречение: «И да будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на землю» (Быт., 1,15) — остроумно комментирует св. Амвросий: «Кто это говорит? Это говорит Бог. А к кому же Он обращается, как не к Сыну?» Вот вам еще одно доказательство церковного догмата!>36
Но в V в. (ибо даже если это безумие, то у него есть собственная логика) в «христологическом» спектакле, разыгранном почти со всеми возможными интригами и с применением насилия, речь шла об оглупляющем эпохи и поколения вопросе о великой «тайне»: как относятся друг к другу «божественная» и «человеческая» природы Христа? Даже если бы эта тайна, эта поповская выдумка и существовала, возможно ли такое, в полном смысле этого слова, непостижимое таинство постичь рационально, и под силу ли это человеческой душе? Эксперты опять вдрызг разругались. И вновь все народонаселение Восточной Римской империи приняло живейшее участие в споре. (Ср. кн. 1, стр. 309.)
Согласно антиохийской, без сомнения, более близкой к Библии, теологической школе, которая исходила из «исторического» Иисуса Евангелий, из человека и самостоятельного существования Его человеческой природы до ее соединения с Божьим Сыном — из сосуществования в Христе двух различных природ. Согласно александрийскому учению, исходившему из Логоса, из Божьего Сына, который воспринял человеческую природу, «божественная» и «человеческая» природа соединились в нем полностью. Это «соединение ипостасей», это «communicatio idiomatum в старой церкви называли более или менее точно (оставим за скобками, что, разумеется, ничего точного тут не было и быть не могло!): mixtio, commixtio, concursus, unio, connexio, copulatio, coitio и т. д. Для антиохийцев, «реалистов», соединение двух природ было лишь психологическим; для александрийцев, «идеалистов» и «мистиков», оно было метафизически-онтологическим. Учитель церкви Иоанн Златоуст был сторонником умеренной ветви антиохийского направления, а учитель церкви Кирилл являлся основателем и приверженцем александрийского направления. Его истоки прослеживаются уже у Афанасия, хотя бы в его тезисе: «Не человек впоследствии стал Богом, но Бог стал человеком, чтобы обожествить нас». На смену арианскому расколу теперь пришел монофизитский, которому суждено было потрясать государство и общество много дольше и сильнее и нанести куда больший вред чем вторжение «варваров» и великое переселение народов>37.
Несторий вышел из Антиохии и был представителем антиохийской школы. В Константинополе, где велись оживленные дискуссии о Богоматери, он энергично принялся внедрять «истинное», причем исключительно в антиохийском понимании — и делал это всеми средствами. Почуяв апполинаризм или фотинианизм, он (быть может, невольно) употреблял выражения, которые могли быть истолкованы, как признание некоего дуализма личности Христа. В восприятии александрийца Кирилла, который в конце 428 г. решительно выступил против Нестория, правда, не называя его имени, последний учил «еретической» христологии. Кирилл же, для которого речь шла вовсе не о христологической проблеме, выдвигаемой им в центр полемики, увеличивал догматическую дистанцию между собой и Несторием и обозначал ее гораздо резче, чем это было в действительности. Более того, вопреки рассудку, он приписал Несторию учение, согласно которому Христос состоит из двух разных личностей, чего, как пишет Иоанн Галлер/ Johannes Haiier, «никогда не утверждал ни Несторий, ни кто-либо из его приверженцев. Тем самым Кирилл обнаружил, что на борьбу его подвигло не стремление разобраться в истинности или ложности того или другого учения, но — как и во всех подобных случаях, как до того, так и после — ученый спор должен был стать поводом и средством для развязывания церковной борьбы за власть и устранения внушающего страх соперника»>38.
И не кто иной, как французский доминиканец, исследователь догматики и эксперт Второго Ватиканского Собора, Пьер-Тома Камело/ Pierre-Thomas Camelot, похоже согласен с Галлером. С церковного дозволения к печати, католик вынужден признать: «Дело в том, что епископ Александрии должен был не упускать из вида, что его авторитет все больше уступал авторитету епископа «нового Рима», которого Константинопольский Собор 381 г. наделил почетным первенством. Вполне объяснимо (!), что Александрия теперь предприняла попытку вмешаться в церковные дела столицы. Подобное уже случалось при Петре Александрийском, который поддержал узурпатора Максима в борьбе против Григория Богослова. Вспомним также о роли Феофила в свержении Иоанна Златоуста («Собор под дубом» 403 г.)»
