Крейсера. Ступай и не греши. Звезды над болотом - [154]

Обер-прокурор Анатолий Федорович Кони, обязанный сделать заключение по делу Ольги Палем, еще до совещания имел краткую беседу с Карабчевским. Кони, сам сенатор, относился к нему очень хорошо и с большим уважением, а потому их разговор носил дружеский характер.

Дружеский, но никак не соглашательский.

— Николай Платонович, — сказал Кони, — не в обиду вам будь сказано, сила вашей логики и вашего красноречия уже не однажды вынуждали Фемиду переписывать обвинительные приговоры на оправдательные. Вы, как никто другой, способны черного кобеля отмывать добела. Присяжные заседатели, послушав вас, желают внимать уже не прокурору с его знанием законности, а вам, присяжному поверенному, знатоку души и сердец.

— Благодарю, — отвечал Карабчевский. — Но что же мне делать? Оставаться равнодушным, словно гнилой пень в темном лесу, или жевать мякину, как это делают мои хладнокровные коллеги Адамов, Соколов или Керенский…

— Ваша речь в защиту Ольги Палем, — настаивал Анатолий Федорович, — попросту гениальна, и вашему ораторскому искусству могли бы позавидовать даже парижские адвокаты, красноречием никогда не обиженные. Но именно ваша блистательная речь и вовлекла суд в ошибочное определение полной невиновности Ольги Палем. В данном случае — увы! — эмоциональная сила вашего воздействия сокрушила торжество законности.

Николай Платонович грустно посмеялся:

— Никак не пойму, то ли вы меня хвалите, то ли вы меня порицаете за избыток эмоциональности. Но живые люди, попавшие под карающий меч закона, это все-таки не бездушные кирпичи, которым безразлично, если из Петербурга их перевозят на Сахалин, и говорить о людях следует возвышенным тоном… Я буду с вами бороться! — заключил Карабчевский.

Кони оставался джентльменом:

— Желаю успеха в борьбе с Департаментом и со мною…

Свежий ветер задувал в широкие окна с Невы, заставленной оттаявшими кораблями, торжественная лепнина высоких потолков Сената невольно напоминала о славном прошлом, а пухлозадые гении, раздувая щеки, извлекали из горнов радостные гимны юридической и нравственной справедливости.

Докладывал дело сенатор и профессор уголовного права Н. С. Таганцев, который попросил Карабчевского:

— Николай Платоныч, садитесь так, чтобы я вас видел…

Это был тот самый Таганцев, коего изобразил художник Кустодиев на известной картине «Вечернее чаепитие», на которой сенатор изображен хлебающим чаек с блюдца. Выходец с московской Таганки (откуда и его фамилия), сенатор, под стать купцам, чаепитие обожал, лицо он имел багровое, а бороду белую.

Именно этот человек в 1887 году защищал Александра Ульянова, брата Ленина. Теперь, опытный криминалист, он не защищал, а, напротив, обвинял Ольгу Палем, заодно уж осуждая и всю следственную катавасию с неразберихою множества свидетелей.

— Вы утверждаете, — говорил Таганцев, обратясь к Карабчевскому, — что убийство Довнара совершено Ольгой Палем в припадке невменяемости, настаивая при этом на случайности преступления. Вопрос же об умоисступлении, как мне кажется, остался у нас неизвлеченным из ящика Пандоры, нервное же состояние подсудимой следовало измерять выводами врачей-психиатров, а не доверять выводам полицейских врачей, которые раздели ее, бедненькую, и осмотрели даже в тех местах, кои никакого отношения к злодейству не имеют. В конце концов, господа, следствие занималось ловлей блох, а главного так и не увидело…

Таганцев говорил долго, но длинноты сенатора не были утомительны, ибо потомок купцов с Таганки владел образною народною речью, способной скрасить любое занудство. С моей же стороны, читатель, было бы излишне забивать голову судебной казуистикой о нарушениях статей № 762, 529, 619, 1484, 553 и далее, ибо мы этих статей не знаем, и знать их нам совсем не обязательно; важнее, чем Ольга Палем обрела свободу незаконно, — именно так и было заявлено Таганцевым.

Пришло время говорить сенатору А. Ф. Кони.

Мне же, автору, придется раскрыть увесистый том «Решений уголовного кассационного деп-та Правительствующего Сената» за 1895 год, изданный почему-то в Екатеринославле (типография Исаака Когана, 1911 год издания). Слава богу, эта книга в моей библиотеке имеется. Было бы опять-таки наивно с моей стороны утруждать читателя аргументами А. Ф. Кони, ибо они понятны не нам, а только юристам прошлого столетия.

Речь А. Ф. Кони была слишком объемная, я же выбрал из нее лишь одно место, дабы читатель, взыскующий достоверности, проникся ее отрицательным настроением.

— Право судебной власти, — говорил Кони, критикуя порядок суда и следствия по делу Ольги Палем, — слишком для нас священно, но и пользоваться им надобно осмотрительно, не допуская того, чтобы интимные детали чужой жизни, особенно женской, вводились в сам процесс, раскрывая публичное оглашение подробностей, способных нанести моральный ущерб личности подсудимого. Мы можем осуждать Ольгу Палем, но это не дает нам права выворачивать напоказ те стороны ее личной жизни, которые никак не относятся к обвинительному протоколу…

Николаю Платоновичу порою начинало казаться, что в лице А. Ф. Кони он нашел своего союзника, но в этом адвокат ошибался. В своем заключении обер-прокурор Сената, опираясь на статьи законов, нарушенные в процессуальном порядке, поддерживал выводы Таганцева, настаивая на крутом изменении приговора.